У Судьбы на качелях - [6]

Левочка, против привычки, ел медленно, тщательно прожевывая каждый кусочек, чему до сих пор безуспешно учила его Софочка, всё съел и даже вытер, не спеша, хлебом тарелку и задумчиво теперь жевал этот хлеб, с большим интересом разглядывая на тарелке цветочки. Видимо, с надеждой ждал амнистии.

Веня, давно покончив с обедом, возился в коридорчике — с утра задумал делать шкафчик для обуви, всё уже было припасено, на улице чего только не валяется, даже диваны выбрасывают совсем целые, а уж дощечек всяких — завались. Веня поглядел, как Левочка неуверенными медленными шажками направляется в ненавистный угол и сказал:

— Ну-ка, Лева, иди помогай, я один тут не справлюсь.

Левочка так и кинулся на зов, словно мечтал об этом шкафчике долгие годы.

К вечеру, объединенными усилиями, шкафчик был готов, внесен в салон, пристроен возле двери и поделен по полочкам. Левочка с удовлетворением раскладывал на своей полочке сандалии и кроссовки и косился на мать. «Хороший шкафчик», — сдержанно похвалила Софочка, и Левочка запылал всей своей рыжиной — веснушками, ресницами и голубыми глазами в рыжих точечках. С довольным видом он прошелся по комнате.

— Мама, а давай, поставим его в этот угол, здесь ему будет удобно. А то у дверей некрасиво.

О, хитрое еврейское дитя!

ЛОВИСЬ РЫБКА — МАЛЕНЬКАЯ И МАЛЕНЬКАЯ

Веня умудрился где-то вывихнуть палец и не мог рисовать. Он заскучал. Часика два в день он занимался с Левочкой, потом отпускал довольного окончанием мучений ребенка во двор, а сам с грустным лицом слонялся по комнате. Софочке это не нравилось — еще депрессия начнется, только и говорят вокруг и пишут в газетах про эту депрессию. В Союзе никто о ней понятия не имел.

Чтобы не оставлять Веню скучать одного, Софочка взяла его с собой на шук. Но там он куда-то делся. Исчез человек, как провалился. Софочка бегала с тяжелыми пакетами по рынку (тележку не взяла, рассчитывая на Веню), расталкивая неповоротливые чужие спины, зацепила ногой чью-то тележку, так, что та грохнулась, и пришлось бежать, унося ноги от гнева хозяйки, и тут, наконец, она увидела Веню. Он стоял возле маленького бассейна с живыми карпами и жадно их разглядывал. Софочка обрадовалась — нашелся! И сама удивилась этой радости. Став за спиной Вени, стукнула себя кулачком по лбу, приводя мыслящее устройство в надлежащее состояние. Софка, Софка, чего это ты? Куда он денется? Кому он нужен?…А что это за фифа рядом с ним стоит?

Возле Вени, что-то слишком близко, стояла маленькая полная и аккуратная дамочка и тоже глядела на рыб. Она что-то сказала Вене, он кивнул. У Софочки внутри ворохнулось недовольство.

— Веничка, — ласково пропела Софочка, вдруг сама не узнавая своего голоса. — Что ты здесь стоишь? Или рыбки хочешь? Так я вчера купила к Песаху двух карпов.

Дамочка оглянулась на Софочку, повернулась и ушла. Софочка проводила ее недружелюбным взглядом — ноги-то, ноги, выровняла бы их сначала, а походка — корова и только! Ходят тут, прилипчивые.

Веня потупил глаза и уперся в свои пыльные сандалии. Софочка тоже посмотрела вниз. Совсем разваливаются сандалии. Надо купить новые… А что еще?.. Новые брюки, или уж сразу парадный костюм?! Конечно, он занимается с Левочкой, и посуду моет, но это еще не повод… Разбаловать мужика — проще простого, он и возомнит что-нибудь. Софочка вспомнила прилипчивую дамочку и сказала:

— Веничка, пойдем домой… Я уже всё купила.

Она сунула Вене пакеты.

— Ты не знаешь, где тут рыбу ловят? — Спросил Веня. — Я бы удочку купил.

— Я думаю, что в пустыне. Ты что, раньше рыболовом был?

Веня воодушевился и всю дорогу рассказывал о наживках, удочках, блеснах и прочей дребедени. Софочка слушала невнимательно. Веня сник, опять поскучнел, и до вечерних новостей по телевизору промолчал, сидел в кресле в углу, листал русско-ивритский словарь и что-то шепотом заучивал.

После Песаха (карп получился у Софочки превосходный) Веня попросил у Софочки немного денег. Поскольку просил он в первый раз, она без звука дала тридцать шекелей, подумав, положила сверху еще пять: — «на пиво». И ушла на работу. Уже три месяца Софочка прирабатывала «по-черному» — убирала у одинокой интеллигентной старушки, готовила ей, а та платила, не слишком скупясь. Но такая хорошая работа попалась Софочке не сразу. Убирала она сначала у польской еврейки. Худющая, истончившаяся до сухого морщинистого стебля, она ходила следом за Софочкой, что-то бормотала на смеси польско-русско-идише, показывала поблекший синеватый номер на руке и твердила про Освенцим. Ладно бы только ходила и твердила, так она устроила Софочке «свой Освенцим» — так Софочка сказала Вене. Софочка ежедневно ползала по мокрому полу и мыла плитки — по два рядочка, потом надо было менять воду и мыть следующие два рядочка, а хозяйка стояла над ней, или, устав, садилась на стул и бдительно наблюдала процесс, то и дело тыча недовольным пальцем в пятнышки. Так пятнышки-то не от грязи, плитки такие — рябенькие. Но разве докажешь! И куча разных салфеточек — каждую неделю их стирать и раглаживать тщательно утюгом, опять же под наблюдающим недреманым слезящимся оком. А платила «освенцимка», с трудом выпуская из дрожащих пальцев каждый шекель, хотя пенсия у нее была приличная.