У ступеней трона - [62]

– Вам, сударь, очевидно, мало одной затрещины, которую я имел удовольствие вам нанести… вы, конечно, желаете повторения.

Ядовитый иронический тон, каким была произнесена эта фраза, заставил Барсукова вспыхнуть до ушей. Как бы он дорого дал за то, чтоб иметь былую возможность крикнуть «слово и дело»! О, тогда бы этот молодчик не посмел так издеваться над ним! Он заставил бы его плакать кровавыми слезами… Но схватить его здесь, на Невском, средь бела дня он не мог. Этим он только бы испортил свою так блестяще начавшуюся карьеру. Ушаков не простит ему самовластия и сумеет так аттестовать в глазах принца, что он уже не будет состоять для «охраны персоны императора». Нет, принимать крутые меры было нельзя. Нужно было сначала упрочить свое положение, сделаться в Зимнем дворце необходимым, а тогда он сумеет так сплавить этого дерзкого мальчишку, что тот всю жизнь будет помнить о нем. И, рассуждая так мысленно, он даже пожалел, что толкнул теперь Баскакова.

Однако нужно было что-нибудь ответить. Баскаков смотрел слишком вызывающе.

– Ого, господин, – проговорил он, – как вы разговаривать умеете! Видно, Невская першпектива – не каземат Тайной канцелярии.

Насмешливая улыбка скользнула на губах Василия Григорьевича.

– Вы самолично можете засвидетельствовать, что я и в Тайной канцелярии поступил с вами так же, как могу поступить и здесь, на Невской першпективе! – И, высвободив руку из-под плаща, он сделал довольно понятный жест.

Этот жест и это вторичное напоминание о сцене в каземате опять заставили Барсукова побагроветь. И вдруг у него мелькнула смелая мысль и он проговорил:

– А что, если б я потребовал у вас сатисфакции.

Василий Григорьевич побледнел. Перспектива дуэли со шпионом ему не улыбалась. Но он вспомнил, что Левашев, такой же кровный дворянин, как и он, Баскаков, не постеснялся скрестить с ним саблю, приняв его за Барсукова, вспомнил, что от Барсукова следует избавиться, и ответил тоном, полным презрительной иронии:

– Если у вас хватит храбрости держать в руках оружие – я к вашим услугам.

Злобная радость сверкнула в глазах шпиона. Баскаков шел в ловушку, которую он ему расставил. Понятно, он и не рассчитывал драться с ним; ему это совсем было не нужно. Он просто хотел, требуя дуэли, заманить Василия Григорьевича в пустынное место, напасть на него с тремя или четырьмя из своих сыщиков и снова запереть в каземате Тайной канцелярии, но запереть уже так, чтобы он оттуда вышел только на кладбище.

– Очень рад, сударь, – промолвил он, – что у вас такие благородные взгляды. Где же вы позволите с вами встретиться?

– На Царицыном поле, – сказал Баскаков, вспомнив о своей дуэли с Левашевым.

– Там неудобно. Там слишком много снегу – со всего Петербурга снег туда возят: теперь там и не пройдешь. А уж если вы не прочь дать мне сатисфакцию, сударь, – быстро добавил Барсуков, уже сообразив, что ему делать и как удобнее заманить своего двойника в западню, – мы можем встретиться с вами на Петербургской стороне сегодня повечеру.

– Мне все равно, – отозвался Василий Григорьевич, совершенно забыв о том, что сыщик может ему расставить ловушку. Он был уверен, что теперь уж его не захватят врасплох. Он захватит с собой шпагу и пару пистолетов, а с этим оружием он справится с кем угодно.

– А если вы согласны, так потрудитесь, сударь, – подхватил Барсуков, – часу в восьмом пожаловать на Петербургскую слободу… Там есть домик некоего Поспелова; вы постучите в окошко – я тотчас же выйду.

– Ладно, – согласился Василий Григорьевич и торопливо отошел от шпиона, глядевшего ему вслед злым, торжествующим взглядом.

Было около семи часов вечера, когда Барсуков поднялся на крылечко поспеловского домишка и постучал в дверь. Он уже все приготовил для встречи с Баскаковым и был уверен, что тот от него теперь уже не ускользнет. Когда Баскаков постучит, он тотчас же выйдет и предложит ему отправиться на берег Невы, к комиссариатским складам. А там уж будут в это время дожидаться двое сыщиков и трое сторожей Тайной канцелярии. Они бросятся сзади на Василия Григорьевича, свяжут его, и тогда он может окончательно проститься с белым светом. И, постукивая в дверь кулаком, Баскаков злорадно шептал:

– Покажу я тебе, дружок, сатисфакцию… И глупыш же! Другой бы от меня за версту бежал, а он сам в руки дается…

Наконец его стук услышали. Скрипнула дверь, и мелодичный голос дочери Якова Мироныча окликнул:

– Кто там стучит? Батюшка, ты, что ли?

«Aгa, отца-то дома нет, – подумал Барсуков, – ну, это мне на руку… поговорю с нею на свободе».

И вслух он сказал:

– Отворите, Катерина Яковлевна, это – я.

– Вас зачем еще принесло?

– Если пришел – значит, нужно.

– Отца дома нет.

– Я его подожду.

– Так ждите на улице… Я не желаю вас пускать.

– А я дверь сломаю – поневоле пустите.

Очевидно, Катя решила, что Барсуков способен исполнить угрозу, и скинула крючок, запиравший дверь.

Настойчивый гость вошел, улыбаясь, запер дверь и, скинув свой плащ в сенцах, проследовал в горницу, слабо освещенную сальной свечкой, горевшей в жестяном шандале. Барсуков оглянулся – Кати не было.

– Нечего сказать, – промолвил он, – хороша хозяйка: гость пришел, а она спряталась.