У стен Старого Танжера - [27]

Тут Башир чуть откинул назад голову и устремил горящий, вдохновенный взор на толпу, желая видеть лица всех слушателей, даже тех, что сидели в последних рядах. Выдержав паузу, Башир с жаром продолжил:

— Не знаю, о друзья мои, забирался ли кто-нибудь из вас так же далеко, как увел нас этот караван? Доходил ли кто-нибудь до Эль-Ксар-эль-Кебира?

Мы пересекли всю зону Танжера в направлении к югу и, пробираясь тайными тропами, вступили ночью в испанскую зону. Нам пришлось вести наших ослов по пропыленным дорогам, оставляя позади себя многочисленные города и селения, обогнуть столичный город Лараш и вновь идти и идти, чтобы очутиться наконец в Эль-Ксар-эль-Кебире на границе с французской зоной.

В этом городе всего несколько пыльных, неприглядных улочек, на которых примостились грязные, унылые на вид дома и кофейни. Но подлинная жизнь города проходит не здесь — она кипит в торговых рядах и на восточных базарах. О друзья мои, это необыкновенный город — знойный, шумный, где ощущается близость диких троп и дыхание пустыни.

Там, где гуляет ветер, несущий пыль и песок, где раскинулись шатры и приютились беленные известью лачуги, — там формируются и распускаются караваны, составляются заговоры контрабандистов и торговцев оружием, там встречаются соплеменники, жители разных городов и областей, горных селений и приморских поселков. Всюду видны выжженные солнцем лица, суровые глаза, бедные джеллабы из грубой материи. Но походка у людей гордая, голоса громкие и хриплые, пояса увешаны тяжелыми кинжалами.

Город этот нельзя назвать ни веселым, ни праздным, ни даже гостеприимным. Однако нигде не найти более надежного убежища для бродяги без документов, для скитальца, преследуемого законом, для человека, которому нужно затеряться в толпе. А кем, если не изгоем, стал теперь сиди Шакраф?

Недолго думая, он решил осесть в Эль-Ксар-эль-Кебире, и на деньги, что у него оставались, купил место на одном из базаров и партию берберских и мавританских украшений. Когда-то с такой вот торговли он начинал жизнь, а ныне благоразумно смирился с тем, что все приходится начинать заново.

Я несколько дней составлял ему компанию.

Как-то раз поутру на базаре остановился роскошный автомобиль, из которого вышли мужчина и женщина. Это были госпожа Элен и какой-то молодой американец. Они обошли все лавки и наконец остановились перед лавкой Абд аль-Меджида Шакрафа.

Госпожа Элен узнала меня и очень обрадовалась. Но ей и в голову не пришло, что лавочник, одетый в лохмотья и прикрывающий грязной тряпкой лицо, — тот самый человек, которого она приняла за арабского принца и собиралась даже выйти за него замуж. Судя по всему, она уже забыла о его существовании.

Госпожа Элен, всегда относившаяся ко мне с симпатией, сказала:

«Мы возвращаемся из французской зоны в Танжер. Если хочешь, мы возьмем тебя с собой. Будешь петь нам в дороге».

В Эль-Ксар-эль-Кебире меня ничто не интересовало: я хорошо знаю этот город. А прокатиться в таком красивом автомобиле — одно удовольствие. Что же до пения, то мне нетрудно было пообещать, хотя я понимал, что дорожная пыль может здорово навредить моему горлу. Я попрощался с Абд аль-Меджидом Шакрафом и сел в машину.

Когда она тронулась, я приник к заднему стеклу и стал делать ему знаки. Но не на меня были устремлены его глаза — и даже не на госпожу Элен. Машина принадлежала американскому консульству в Танжере, и на ее крыше развевался небольшой звездно-полосатый флаг.

Закончив рассказ, Башир подал знак маленькому Омару и прелестной Айше, и те тотчас же предоставили феску и тамбурин доброй воле правоверных.

Белый ослик

На другой день Башир поведал своим слушателям, которых с каждым разом становилось все больше, историю белого ослика.

— Вернувшись в Танжер, — начал он, — я стал работать для доктора Эванса, целителя больных животных. Но не подумайте, друзья мои, что я работал в его лечебнице: не по мне подолгу оставаться на одном месте, к тому же запахи лекарств и вид страдающих животных вызывают у меня отвращение. Сознаюсь, и сам доктор Эванс — с добрыми глазами, но с лицом будто вылепленным из воска — внушал мне страх. Он любил животных как ни один человек на свете, и животные отвечали ему взаимностью. Когда он делал операцию собаке, она лизала ему руку. И даже когда его игла несла животному, которому он уже не в силах был помочь, смерть, со стороны казалось, что он дает ему сладчайший мед. Каждый день он облегчал страдания множеству кошек, собак, ослов, мулов, лошадей. И другие животные тоже проходили через его руки: свиньи, индюки, телята, кролики, козы и обезьяны.

— Обезьяны! Вот бы взглянуть хоть одним глазком! — воскликнула дерзкая Зельма-бедуинка. — А как они выглядят? Большие или маленькие? А симпатичные?

— Разные, — ответил Башир. — Иные даже умнее большинства женщин.

— Верно сказано, верно, — одобрил старец Хусейн, торговавший сурьмой.

Многие мужчины согласились с ним.

И Башир продолжил:

— Но для животных, которые находились в лечебнице, мне ничего не нужно было делать. Я работал на улице. Увидев мула, лошадь или осла, — выбившихся из сил, больных либо сильно избитых, — я должен был выяснить имя хозяина и сообщить его доктору Эвансу. Тот звал хозяина к себе и, где уговорами, а где и угрозами, заставлял отдать животное на излечение.