У стен Старого Танжера - [15]

Тут послышался раздраженный голос Сейида, уличного чтеца:

— Но к чему, скажи на милость, к чему так долго держать язык за зубами? И как получилось, что известие о твоем неожиданном появлении на параде не облетело в тот же день весь город?

— Именно об этом мне и остается вам рассказать, — ответил Башир и продолжил свое повествование:

— Все время, пока украшенные автомобили один за другим катили по дорожке, на стадионе, ни на миг не смолкая, играли военные музыканты, специально ради этого приглашенные из крепости Гибралтар. Я хорошо их помню; надеюсь, друзья мои, что и вы их не забыли. Помните, какие у них были инструменты? Совсем не похожие на те флейты, дудки, медные трубы и барабаны, какие обычно мы видим у солдат иностранных войск. В руках у музыкантов были огромные волынки из козлиной кожи, словно гигантские бурдюки, и исполняли они на них протяжные, заунывные мелодии, так напоминающие наши собственные песни. И еще эти музыканты, служившие, уверяю вас, в самых прославленных полках английского короля, были одеты в юбки шафранового цвета, да такие короткие, что самые бесстыдные наши девицы постеснялись бы их надеть. А на плечи у них были наброшены шкуры леопардов.

— Да, они выглядели именно так, как ты описываешь! — воскликнул Ибрагим, молодой продавец цветов.

Но Зельма, татуированная бедуинка с дерзким взглядом, посетовала:

— Их так плохо было видно… Слишком далеко… Да еще как-то сбоку…

— Верно, вы сидели в удалении, на бесплатных местах для бедняков, — сказал Башир и продолжил:

— Но я, нищий, я мог их рассмотреть ближе, чем кто бы то ни было, потому что наша машина дважды медленно-медленно прокатила рядом с помостом, на котором они играли.

И еще издали, перед тем как поравняться с ними, я имел возможность полюбоваться на дирижера, который для всех вас оставался невидимым, поскольку музыканты окружали его с трех сторон. Какой он был большой и сильный! На нем были узкие черные брюки и ярко-красный мундир, а кисть его дирижерского жезла, которым он отбивал ритм, очень напоминала мерцающую звезду. Глядя на все это, я уже не думал больше о собственной славе и не слышал рукоплесканий: я был ослеплен красотой и великолепием зрелища. Музыканты, пританцовывая, двигались по помосту, не переставая вдувать воздух в свои диковинные бурдюки, — он же, повелитель волынок, оставался на месте, стройный, подтянутый и совершенно неподвижный, и лишь по взмахам кисти на его жезле можно было определить, что он живой. И чем ближе мы подъезжали к нему, тем в большем великолепии он представал перед нами. Его глаза были устремлены в небо, толпа для него не существовала, и даже автомашины, приковывавшие взоры всех, кто находился на стадионе, совершенно его не интересовали.

Однако наша машина была столь примечательна, и ее выезд сопровождался столь бурными аплодисментами и приветственными возгласами, что дирижер все-таки бросил взгляд в нашу сторону. Он с безразличием скользнул глазами по цветам, по зверюшкам и по мне, и вдруг взор его остановился на Дэзи, маленькой девочке с волосами феи.

В ту же секунду огромный дирижерский жезл замер в воздухе, кисть перестала взлетать, и оркестр сбился с ритма.

Леди Синтия даже не повернула головы, и мы проехали мимо музыкантов. Человек в черно-красной форме вновь взмахнул жезлом, и порядок был восстановлен. Замешательство длилось одно мгновение.

— А ты уверен, что все это тебе не приснилось? — спросил Мухаммед, уличный писец. — Я с друзьями был там, и мы ничего такого не заметили.

— Мне было лучше видно, — ответил Башир, — ведь я находился как раз против помоста. — И тихо добавил — А потом учти, что духи музыки покровительствуют мне с рождения и благодаря им мое ухо наслаждается звуками или страдает от них больше, чем уши других людей.

— Он прав! Он прав! — воскликнули все, кто слышал его пение.

И Башир продолжил:

— Когда парад автомобилей закончился, стали раздавать призы, потом произносить речи, потом множество людей явилось воздавать хвалу леди Синтии. В поместье на Горе мы вернулись уже ночью. Единственное желание овладело тогда мной: покрасоваться в роскошной одежде на улицах Танжера, всем рассказать о моем участии в параде. Однако сразу отправиться в город я не мог. Леди Синтия устроила праздничный ужин для прислуги, и, поскольку она самолично на нем присутствовала, мне пришлось оставаться до конца. А когда все отправились спать и в доме погасли огни, я, чтобы спастись от ночной прохлады и не обнаружить себя раньше времени, накинул поверх зеленого костюма старый бурнус и через уже знакомые вам ворота покинул поместье.

Несмотря на поздний час, улицы старого города были полны народа — еще более шумного и веселого, чем обычно. Праздник продолжался. Все что-то покупали, ели, отовсюду доносились крики и громкий смех. И даже самые бедные чувствовали себя в ту неделю грандиозных зрелищ счастливыми, ведь им были доступны те же удовольствия, что и богачам, а бедняки, как известно, искреннее их умеют радоваться.

— Те, у кого есть глаза… у кого есть глаза… — простонал Абдалла, слепой рыбак. — Но не я.

— Как раз для тебя-то, отец мой, я и рассказываю все в мельчайших подробностях, — ласковым голосом произнес Башир.