У шоссейной дороги - [35]

— Ты с ума сошел! Какую чепуху несешь? — закричала она. — С этой минуты не подходи ко мне. Никогда!

Она кинулась в темноту. Я — за ней.

— Оставь меня в покое! — остановилась она. — Видеть тебя не хочу.

И гордо, решительно зашагала прочь.

«Это все, — подумал я, — Марину можно обидеть только один раз». Я поздно одумался, черт возьми, поздно понял, что пересолил с шиком-блеском, Манилой и пустыми карманами. Насмешкой оскорбил ее. Разве ей нужны мои несуществующие деньги? Она за меня боится, как бы не засох на пасеке. Ах, Марина, ты хотела бы видеть во мне лихого казака на коне, с саблей в руках. Я не такой. Тебя легко понять: я действительно обманул твои надежды. Из меня не получился ни выдающийся ученый, ни общественный деятель. Обыкновенный «пчелиный пастух», как сказал Хайдар. Ты не можешь с этим смириться, тебе кажется, что я уронил себя в глазах людей.

— Но мое дело тоже важное и благородное, — твердил я вслух, шагая по улице. Не заметил как подошел к ее дому. Осторожно взялся за щеколду. Калитка тотчас отворилась и передо мной в светлом квадратном проеме появилась Марина. Она, конечно, догадалась, что я приду, и ждала. Я обрадовался: помиримся.

— Как ты посмел сюда прийти? — набросилась чуть ли не враждебно. — Не вздумай больше стучать и беспокоить родителей и… вообще ходить за мной.

Она помолчала, откинув назад голову, ждала ответа.

— У тебя, думаю, есть мужская гордость, есть самолюбие? Или ты и это потерял? Такого не могу уважать. Все!

Каждое ее слово звучало обидной пощечиной. Она с силой захлопнула калитку. Мне казалось — она захлопнула дверь, за которой осталось мое счастье.

— Послушай, Марина! Давай поговорим… — старался я уцепиться за слова, как утопающий за соломинку. Больше всего я боялся навсегда потерять ее; она знала, что в моем сердце есть такое уязвимое чувство — боязнь разлуки — и может быть бессознательно играла на этом.

— Уже все обговорено. Хватит!

Она стремительно взбежала на крыльцо и скрылась в сенях. Я долго стоял у калитки, хотя и понимал, что все кончено, что случилось непоправимое… Можно ли было избежать ссоры? Я сознавал, что дело не в случайной стычке. У нас расходятся взгляды на жизнь, она не верит в перспективность моей работы. Не хочет, чтобы я был пчеловодом. Это уже совсем плохо.

Очень скверно было на душе! А что я мог сделать в ту минуту? Тяжело, когда тебя не понимает самый близкий человек. Тяжело сознавать свою беспомощность. А, может быть, ненужность?

Когда я подумал о своей ненужности, кто-то словно встряхнул меня. Заговорило самолюбие: «Это я беспомощный? Нет, дудки! Зачем смеяться над собой, унижать себя? Чтобы теперь, когда я нашел свое место в жизни, меня вдруг перегнула и сломила какая-то сумасбродная девчонка, чтобы я отступил от задуманного? У меня, слава богу, есть характер. И я выдержу».

Я круто повернулся и решительно зашагал прочь.

И все же человек всегда живет надеждой. Такую надежду, величиной с искорку, я спрятал глубоко в душе.

…Назавтра Кузьма Власович встретил Марину в городе и, придя домой, в изумлении рассказывал:

— Понимаешь, Иван Петрович, около магазина откуда-то выскользнула Марина, встала передо мной, поглядела с усмешкой и спрашивает: «Говорят, вашего квартиранта пчелы заели? Это правда?» — «Чушь, отвечаю. Он еще в городе. Разве ты с ним не встречалась?» — «С какой стати? Если не пчелы, то тоска заест». Что это значит.

— Она пошутила, — сказал я и тяжело вздохнул. — Я не люблю тосковать.

— Стало быть, вы поссорились. Идем дрова пилить. Я наточил пилу. Когда работаешь, легче живется, — заключил Кузьма Власович.

14

Тоня в отпуск все-таки приехала на пасеку, как делала это прежде, до меня, и поселилась в домике. Мы с Кузьмой Власовичем соорудили из веток и травы шалаш под деревом. Из него видны ульи, домик и озеро.

Каждое утро Тоня в широкополой соломенной шляпе уходит в лес и на луга собирать травы для гербария. В руках у нее большая папка для растений и сачок для ловли бабочек. Через плечо висит фотоаппарат. Ее неизменно сопровождает Адам. Вечером она нашивает растения на белые твердые листы бумаги, а жучков и бабочек, усыпленных эфиром, прикалывает булавками ко дну картонных коробок.

Кузьма Власович часами просиживает на крыльце около Тони, любуясь ее коллекцией. Особенно ему нравятся жуки, поражает их окраска и форма. Кузьма Власович слышал, что насекомыми интересуются ученые люди. А Тоня в его глазах настоящая ученая женщина, выдающийся человек.

Сергей Дмитриевич, в его понятии, простой инженер, каких много. Поставить столбы и натянуть провода могут рядовые электрики, рассуждает он. А знать тайны живой природы не каждому дано. Тут нужен талант и ум.

— Антониде, понимаешь ли, в институте бы работать, — иногда говорит он мне.

Для него институт — это такой храм, где работают необыкновенно одаренные личности.

Старик оберегает свою сноху от всех забот.

Каждое утро мы купаемся с ней в озере, потом завтракаем, потом она идет к Адаму (он ждет ее у коряги), кормит его, ласкает и снимает ошейник. Адам прыгает и взвизгивает от радости.

— Сегодня во-он туда пойду, — показывает Тоня кивком головы на северо-восток. Она медлит, остановив на моем лице свои мягкие черные глаза.