У шоссейной дороги - [24]

Около города, где машины истерли дорожную землю в белесую муку, лошадь, жмурясь, мягко шлепала копытами по этому пуховику, поднимая облака пыли. Я натягивал вожжи, сдерживал ее бег.

Лошадь оставил возле дома Умербека. Марины не оказалось ни в типографии, ни в городском саду. У кинотеатра встретил Машеньку с мужем — неуклюжим, длинным и губастым парнем с добрыми коровьими глазами — и узнал от нее, что Марина уехала с начальником управления Рогачевым (а с ними еще какие-то специалисты) проверять в колхозах ночную пастьбу скота. Она должна дать об этом материал в газету.

До конца киносеанса я ждал ее у дверей. Может, приедет. Не дождался…

«Ну, как же так? — досадовал я. — Вызвала, а сама… Могла бы отказаться. Пусть поехал бы другой, настоящий журналист. В конце концов, она не обязана. Зачем я, как дурак, семь километров киселя хлебал?»

Так скверно было на душе, что не знал, куда себя деть. Купил билет и один пошел в кино на следующий сеанс. Ночью запряг Серка и поехал на пасеку. Всю дорогу думал о Марине. Решил, что теперь не скоро приеду в город. Нечего там делать. На пасеке много работы, а я разгуливаю.

Погрузившись в размышления, я не замечал пути, не обращал внимания на бег лошади. Но кто это кричит?

— Ва-а-ня-я-я!

Это ее голос. Зачем она здесь, в темноте, в стороне от дороги? Как могла сюда попасть? Может, ей нужна, моя помощь? Нет, я, конечно, ослышался.

— Тпру! — придерживаю лошадь и напрягаю слух. Тишина. В ушах звон. Вдали крикнула какая-то ночная птица. Я набираю полную грудь воздуху:

— Мари-на-а-а! Где ты? Ма-ри-и-н-а!

Ни звука. Никого вокруг. Значит, я ослышался. А хочется думать, верить, что это она звала меня в ночи. Я готов соскочить с ходка и мчаться навстречу ей, во мглу. Вздрагиваю от мысли: слуховая галлюцинация. Просто я думал о ней и вот… Жаль, что не прочитал ей стихи, которые сочинил на днях:

Исходил и немало дорог,

Изучил я большие пути.

Но такую, как ты, я не мог

На родимой планете найти…

Снова сажусь в ходок и понукаю лошадь. Приеду и возьмусь за дело, ни о чем не буду думать.

Я устал и не заметил, как уснул. Лошадь свернула на боковую дорогу и куда-то забрела. Я не слыхал, когда она остановилась, как кто-то выпряг ее и пустил на выпас. Проснулся утром. Над лесом грачи подняли крик. Свежо. Лежу в коробе, поеживаюсь и смотрю на светлое холодное небо. Слышу незнакомые голоса:

— Поди пора будить, а то опухнет…

Интересно: куда я попал, что это за люди? Приподнял голову: к лесу прижались два бревенчатых домика, за березовым пряслом — ульи. Из турлучного круглого пригона, покрытого пластами, идет дым, пахнет приятно. На лужайке два ходка, в коробах лежит сбруя: хомуты, седла, дуги. Вон трактор «Беларусь», тут же кобыла с жеребенком. В стороне, на берегу небольшого озера, раскинулся обширный огород, чуть выше — сад. Вдали на лугу — гурты коров.

Ко мне подошли мужчина и два подростка. Я спросил, где нахожусь.

— Ты попал в Прудки, во вторую бригаду колхоза «Маяк».

Я назвал себя. Мужчина пригласил в дом. Жена его, полная, очень подвижная, веселая женщина, приготовила завтрак.

— Видно, вчера лишку хватил, коль сам не знаешь, куда попал? — спросил хозяин.

— Чем вы здесь занимаетесь? — интересуюсь, поглядывая в окно.

— Огородничеством, садоводством. Но без пчел не получишь высокий урожай. Пришлось пасеку заводить.

— Сколько накачиваете меду?

— Ни шиша.

— А такие сады-огороды в каждом хозяйстве есть? — спросил я.

— Почти в каждом.

У меня снова мелькнула мысль: а что, если такие мелкие пасеки объединить, отдать в хорошие руки, механизировать? Тогда бы можно было обслуживать пчелами (именно, обслуживать) все колхозы и совхозы, опылять гречиху, подсолнечник, донник. Да плюс к тому накачивать много меда. Но где найти эти руки, кто возьмется за беспокойное и трудное дело? С чего начинать? А уже пришла пора начинать…

…Адам, услышав стук колес, обрадованно кинулся ко мне. Он был спущен с цепи.

Кузьма Власович торопится навстречу, на ходу набивает трубку табаком. Он чем-то встревожен. Кожа на впалых щеках почернела, глаза воспалены.

— Чуть не сгорела пасека, Иван Петрович! Вот напасть какая! — кричит он.

— Что такое? От костра? — Я спрыгиваю с ходка на дорогу. Сразу как рукой сняло хорошее настроение.

— Нет. Как ты уехал, я сел в лодку и поплыл к сетям.

— Так.

— Ну, плыву спокойно, покуриваю. Вдруг на пасеке Адам залаял. А он зря не лает. Присмотрелся и вижу возле домика грузовик, какие-то люди носят ульи. «Воры», — промелькнуло в голове. Живо поворачиваю лодчонку назад. «Эге-гей!» — кричу и на весла жму что есть силы. Упарился. Руки трясутся. Не успел приткнуть лодку к берегу, а грузовик-то покатил к лесу. «Ну, все, отсторожил. Будь ты треклята и рыбалка эта». Тороплюсь, спотыкаюсь, а самому воздуху не хватает. Около изгороди остановился, осмотрелся. Вроде все в порядке. Все на месте. Пошел на просеку, а там чужие ульи.

— Чьи? — спросил я и вспомнил просьбу старика с пчелосклада: «Нельзя ли привезти к вам пчел?»

— Ульи начальника управления Рогачева, — продолжал Кузьма Власович. — Он, вишь ли, без спросу привез к нам десять домиков, приткнул их около прясла. А наши-то пчелы скопом напали на непрошеных гостей и пошел бой-грабеж. Шофер, что возит Рогачева, говорит, мол, чистые звери у вас, а не пчелы. Пришлось дымить, чтобы наших прогнать. А свои ульи они взвалили на машину и увезли в просеку.