У рыбацкого костра - [16]

Этот сильный, ярко-желтый свет пронизывал лес, стволы деревьев казались совершенно черными, между ними гуляло половодье лучей. Облака над солнцем, объятые мягким сиянием, привлекали чудесной раскраской. Самое близкое к нему, длинное и пушистое, было багряным, другое, что выше, узкое и тонкое - сиреневатым, а следующее - зеленоватым. Поодаль от них одинокое, белое, круглое облачко просвечивалось насквозь. Прозрачное, оно чуть блестело и казалось невесомым.

И не только облака, но и небесные озера, застывшие между ними, были разных цветов.

От облаков на лес и на реку, переливаясь блестками, спускался сумрак, и в тени берега, сплетаясь с голубым воздухом, нес задремавшей земле чудесные сновидения.

Сказка!

Такой прекрасной солнечной ночи мне еще не приходилось видеть. Мои охотники, вероятно, ее поймали.

Ко мне опять вернулось поэтическое чувство и необыкновенный покой, испытанный мною несколько часов тому назад. Свет наполнил не только круглое облачко, но и всего меня.

Я не только бездумно сиял, но и рассуждал: красота этой ночи необычна, в ней столько силы, что она, казалось, должна была бы пронизать все человеческие сердца; люди способны ее принять, хотя бы на короткое время, пока солнце за лесом. Взять, к примеру, Степана Федотовича.

Я повернул к нему лицо: он молча и сосредоточенно греб.

- Хорошо? - спросил я, показывая вокруг и желая вызвать его на разговор.

- Ничего хорошего.

Он, конечно, по обыкновению шутил. Но я все-таки взглянул на него с пытливостью. На лице никакого сияния!

- Светло, тихо и ясно, - пояснил он серьезным тоном. - Такая погода - дрянь: семга ловится плохо. Вот если бы много ветра, или пошел бы дождь, мы были бы с рыбой.

- Приедем с добычей, - сказал я твердо.

- Нехороший разговор, - поморщился он. - лучше говорить, что останемся с таком, тогда скорей поймаем.

Сделав паузу, он добавил:

- Конечно, ничего не поймаем. Чувствую.

Краем залива мы двигались к большим камням, находившимся у грохочущего безымянного порога. С камней, шумя, скатывалась вода и, вздымаясь, валами шла посередине реки.

Предупредив, что тут обычно держится семга, Степан Федотович повернул лодку на середину реки.

Когда мы очутились вплотную у грозного потока, Красильников, не въезжая в буруны, а держась сбоку от них, повернул лодку против течения и усиленно заработал веслами. Нас сносило, но значительно медленнее потока.

Вокруг клокотала вода, лодка то задирала нос, то кланялась. Ее качало, иногда захлестывало. Степан Федотович греб не переставая, и я удивлялся, откуда у него, маленького и тщедушного, столько сил. Хотя лодку мотало во все стороны, но она слушалась его, как конь наездника.

Красильников тоже пустил блесну, но желтую. Зажав леску между пальцами, он положил остаток ее, смотанный в клубок, на дно лодки.

Вместе с потоком мы спустились вниз, метров на двести, свернули на тихую воду, потом поднялись к тем же камням, и лодка, сдерживаемая веслами, пошла по прежнему пути.

На шестом спуске Степан Федотович коротко бросил:

- Есть!

На его лице никакого волнения. Только глаза блестели. Он сразу отодвинулся от потока в залив. Подмотав леску, я положил спиннинг в лодку. Красильников, желая доставить мне удовольствие, попросил вытащить рыбу.

Я начал выбирать леску. Рыба шла легко.

- Килограмма четыре в ней, не больше, - заметил я.

Всегда благодушный, старичок на этот раз озлился:

- Взвешивать рыбу, когда она в воде, а не на лодке, - это ни к дьяволу не годится. Дурная примета.

Красильников, следя за моими движениями, одобрительно кивал головой и натужно греб. На его лбу выступили капельки пота.

Наконец мы в заливе. Я потянул рыбу смелее. Вскоре в голубоватой воде засветилось ее тело.

- Белая, - с удовлетворением отметил Красильников. Так называют в тех местах не лошалую семгу.

Увидев нас, рыба развернулась и помчалась назад. Отпустив шнур, я стал постепенно сжимать его пальцами. Сначала он быстро скользил, затем пополз. Семга, почувствовав, что ей не дают свободы, внезапно сделала рывок. Я инстинктивно обвил шнур вокруг кисти. Он врезался в тело. Рыба остановилась и снова рванулась. Так поступать рыболову не полагалось, я понял это и тотчас освободил шнур. Он не стал скользить, он повис.

Недоумевая, я повернул голову к Степану Федотовичу. Он глядел на меня внимательно и пристально.

- Отпала? - спросил он чуть слышно, и благодушие сбежало с его лица.

- Да, ушла, - ответил я, выбирая шнур.

- На тихом-то месте?

В его голосе слышалась не только укоризна, но и боль. Он провел языком по губам и, повышая голос, заговорил с надрывом:

- Да я бы ее на нитке вывел… Да разве с семгой можно так обращаться?

От волнения он заикался. Лицо его побагровело. У меня закралась тревога - не хватит ли его удар.

Прилив бурных, горячих слов продолжался не менее получаса.

- К черту все блесны, все мушки! Приеду домой, выброшу их прочь! - исступленно кричал он, продолжая ездить сбоку потока. - Это не рыбная ловля, а сплошное расстройство!

- Да будет вам! - попробовал успокоить я. - На своем веку вы половили рыбки вдоволь. Стоит ли из-за одной расстраиваться?

- И вы в жизни обедали не мало, - сказал он в тон мне. - А вот завтра, если вам не дадут обед, вы заскулите. А стоит ли из-за одного обеда расстраиваться? Нет, никогда вам не поймать семги!