У Ромео нет сердца - [58]

– Понимаю, – говорю я.

– Молчи. Прошу, помолчи, просто послушай. Вся правда в том, что Лиза долго шла к смерти. Каждая ее угроза была шагом к ее полету, как она это сама называла. Тогда я этого не понимал. Если бы не было всех этих разговоров о любви и нелюбви, о расставании, не было требований и угроз, все не закончилось бы так печально. Но это я сейчас такой умный. Тогда я думал, что жизнь – лишь игра. Она тоже так думала. Трагедия произошла потому, что мы оба заигрались…

– Как это произошло?

– Ей не нравилось, что девушки обращают на меня внимание. Это вроде бы нормально, да? Ничего такого. Все ревнивы. И я ревнив, никогда не забуду этого твоего Ёжика, – он усмехается, а потом продолжает: – Со временем Лиза… перестала контролировать свою ревность. Однажды, когда мы возвращались из школы, она сказала, что если еще раз увидит тебя там… то не вынесет этого и улетит. Мы как раз проезжали мимо этого дурацкого места. Она попросила остановиться…

Он умолкает. Пауза все длится и длится. Я слышу его дыхание, но не осмеливаюсь вклиниться в тишину.

– И тогда я сказал ей, что люблю другую.

– Разве об этом говорят?..

– Я много раз потом спрашивал себя, зачем я это сделал. Я в принципе не люблю разговоров. Но тогда я так устал от всего этого, что хотел ее разозлить. Разозлить как следует, чтобы она возненавидела меня. И я не придумал ничего лучше, чем сказать то, чего никогда и никому говорить нельзя. Она смеялась, потом кричала, затем вновь смеялась. Это было просто безумие какое-то. Когда я смог ее кое-как успокоить и мы уже собирались уходить, она схватила меня за руку и потянула за собой.

Я слушаю и думаю, что таким и полюбила его – слишком жестоким, когда речь идет о его собственных чувствах и чувствах тех, кто его любит, но при этом честным и жертвенным. Словно прочитав мои мысли, он спрашивает:

– Думаешь, я жесток, да?

– Извини, я сейчас ничего не соображаю…

– Да, я жестокий, – он говорит машинально, на автомате. – Никогда не нужно мерить других по себе. То, что мне казалось лишь давно надоевшей шуткой, стало трагедией. Я недооценил нашу игру.

Не знаю, что ему сказать, как приободрить, как утешить. Стою у стены – и меня одолевает такая тоска, что кажется, будто это не она, а я умерла. Перебирать воспоминания, даже чужие, очень больно и рискованно: всегда можно наткнуться на такие, от которых сам убегаешь всю жизнь. Стоит мне вспомнить белокурые локоны Лизы, ее невесомую фигуру на пассажирском сиденье велосипеда, их улыбки, и я чувствую, как комок подкатывает к моему горлу.

– Она тянула меня за собой, и уже после того, как соскользнула со скалы, все еще смотрела на меня с улыбкой, – продолжает Марк. – Я старался держать ее до последнего. До сих пор помню, как выглядел страх в ее глазах, ведь на самом деле она не хотела умирать и не ожидала, что сможет зайти так далеко. Я и сейчас, когда закрываю глаза, вижу страх на ее лице и застывшую на губах улыбку.

Я пытаюсь что-то сказать, но вновь слышу: «Молчи».

* * *

Марк возвращается на балкон. Бросает на журнальный столик телефон, обеими руками берет бокал с вином, который там кто-то оставил еще днем, – и залпом опустошает. Затем резко ставит его обратно, и я вздрагиваю от звона битого стекла: бокал рассыпается на осколки. Балкон как-то стремительно погружается в темноту ночи, и кто-то вновь включает звуки города – снизу доносится шум машин.

– Я мог умереть вместе с ней, – говорит он, глядя куда-то мимо меня. – Но именно в тот момент, когда она пыталась утянуть меня за собой, я понял, что очень люблю жизнь. Понимаю, звучит банально, но я никогда так не хотел жить, как тогда, когда готовился умереть. И еще – я понял, что нес за нее ответственность. Любые отношения – это ответственность друг за друга. Я за тебя, а ты за меня…

Мне непривычно видеть его таким: страстным, сильным, напряженным. Именно этот внутренний вулкан и привлек меня к нему еще несколько лет назад, однако сейчас, когда Марк решил мне открыться, вслед за его исповедью, за этим потоком мыслей и чувств, ко мне пришел страх. Я люблю Марка таким, но чем ближе мы становимся друг другу, тем лучше я понимаю, почему мы до сих пор не были вместе. Этот путь друг к другу нужно было пройти, чтобы меньше бояться любви…

Меня волнует еще кое-что: неужели это я стала причиной раздора? Но спросить об этом напрямую я не решаюсь…

– Почему она так сильно ревновала?

Его взгляд красноречивее всех слов. Я спешу вернуть время назад и почти скороговоркой произношу:

– Прости, это личное, спросила, не подумав.

Я старательно притворяюсь, будто не понимаю, что именно он хотел сказать. Мысль о том, что Марк может произнести те самые заветные три слова и моя мечта сбудется прямо сейчас, наполняет меня и счастьем, и ужасом. Быть любимой, любить – намного сложнее, чем страдать в одиночестве, – я уже это знаю…

Марк приближается ко мне и молча обнимает. Прильнув к нему, я запускаю ладонь в его густые волосы и чувствую облегчение. Когда тебя обнимает любимый мужчина, и звезды ярче, и воздух теплее, думаю я и прижимаюсь к нему еще сильнее. «Я люблю тебя, очень люблю», – стучит мое сердце. Марк усаживает меня к себе на колени. Находясь в его объятьях, я со смехом пробую сопротивляться, но он удерживает меня и смеется вместе со мной. И я думаю: сегодня это случится, обязательно случится.