У родного очага - [18]

Еще удивляло Каллистрата: ведь совсем молодая, а собирала лечебные травы везде и всюду — на покосе, в тайге ли. Знала, какая травка от какой болезни. К ней даже старые люди за советом приходили, и она не отказывала никому, врачевала местных людей. А за это благодарные жители несли в дом то одно, то другое. Огород она любила особенно, в нем все бегом да бегом. Поливала, окучивала, выпалывала сорняки тщательно. У нее огурцы и помидоры раньше поспевали, чем у других, и сами плоды вырастали ядренее, вкуснее. Такая работящая и умелая хозяйка в доме — великое дело. Поэтому у Каллистрата скот начал прибавляться. Пашни и огород пришлось расширить; Аграфена и там успевала. Никто за ней не мог угнаться, когда она сеяла, жала или вязала снопы. А как косила она! Когда красивая и радостная женщина работает с охотою, то и всем вокруг хочется быть похожим на нее. Никто рядом с нею усталости не чувствует.

Но скоро пришлось Каллистрату бросать все построенное и нажитое. Бросать свое поле, пастбища, огород, и виновником этого был Савелий. Женился он на вдовушке, которая была на десять лет его старше, но очень богатая. Одних пасек у нее имелось три штуки, да что там пасеки. Говорят, самородки золотые у нее водились. И Савелий разбогател разом, богатой родни стало много, хозяином почувствовал себя Савелий. И однажды передал он Каллистрату: «Два медведя в одной берлоге не живут. Который послабже, должон уйтить».

Да, велика тайга, широки леса, а тесно им стало с Савелием. И пришлась Каллистрату срываться с места, потому что слабее — он. Скоро всех соседей согнал с земли Савелий, уже целым урочищем владел. В прошлую осень с батраком своим и племянником Кулером приезжал к Каллистрату свататься. Каллистрат ответил:

— Есть у меня дочка-ягодка, да зелена еще. Пусть поспеет, тогда и поговорим.

Вежливо разговаривал Каллистрат с гостями, почти ласково называл-навеличивал дорогими сватушками. Знал: так надо.

— Как бы ягодка-то не перезрела, — сказал Савелий с прищуром. — Кабы ее не расклевали никчемные птицы.

— Да я уж погляжу за этим, — усмехнулся Каллистрат. — А появятся те птицы, так у меня дробовичок есть. Ихние перышки я, бог даст, пущу по ветру.

Уехали «дорогие сватушки», украв из сеней плетеную с чеканью узду и волосяной аркан.

Долго в тот вечер ходил Каллистрат по двору, задумчиво опустив голову, смоля самокрутки одну за другой.

«Нет, не отдам я им дочь, — билась в нем мысль. — Не отдам, пусть они хоть трижды богаты. Лучше за Учара выдам. Хороший будет хозяин. Вот только кровь в нем другая и вера… Да, пожалуй, и это не страшно. Ведь и во мне течет алтайская кровь. И в Аграфене. А Федосья? В ней вообще все перемешалось. Надо будет отдать Федосью за Учара. Жених, каких поискать. И зять будет преданный. Пускай бы бегали по этому двору ихние ребятишки. А какой в них крови больше, какой меньше — не в том суть. Лишь бы люди были хорошие. И я бы смотрел на внучат и радовался. Скучно мне без внуков-то. Позабавиться не с кем. Игрушку изладить некому, а руки уж чешутся. Внука хочу… А Савелий — разве он человек? Одна дочь сбежала у него с батраком алтайцем, так он всему миру войну объявил. Кричал на улице в большом селе: „Кто убьет их обоих, дам коня и корову“. Родителей парня чуть не изувечили. Однако ничто не испугало молодых. Кое-как добрались они до Бийска, зашли в церковь и упали в ноги попу. Крестить некрещеных — дело богоугодное. Поп перевел парня в христианскую веру, после этого молодых и обвенчали, объявили перед богом мужем и женой. Молодые вернулись домой, Савелий поскрипел зубами, а что сделаешь? Муж у дочери — христианин, у него крест на груди. Молодожены построили избушку-насыпушку, возле нее юрту да и стали жить. И сейчас хорошо и ладно живут, ребятишек у них уже много. Савелий и его родичи побывали на свадьбе, но там ни глотка водки не выпили, ни куска хлеба не съели. Савелий до сих пор к ним не заходит, внуков своих не признает. Не может простить дочери, что пошла против его воли.

А ума у тебя, Савелий, отродясь не водилось. То ли уж так ты глуп, то ли жадность ум твой затмила. Нам бы не враждовать с тобой, а в мире жить, одним мы арканом связаны. Мы с тобой как сохатые во время гона: сшибаемся лбами, даже рога трещат, а охотника с винтовкой, что притаился неподалеку и выжидает удобного момента для выстрела, не замечаем. Так и бедняки за нами следят, подгадывают время, чтобы скрутить нас обоих, все наше добро отобрать, а самих смять, уничтожить. А так оно и будет. Ограбишь меня — и у тебя все отнимут. Вот как получится… И что я дочери в приданое дам? Какое наследство оставлю? Одно лишь пожелание — как можно больше работать. Учар, бог даст, не позволит своей семье нищенствовать. Учар к труду привычный. Сколько учил его: работаешь — себе хорошо делаешь. Вот, к примеру, лиственницу валишь. Лучше, если ты провозишься возле нее подольше. Это значит, что у дерева комель толстый и твердый, значит, и дров выйдет много, и гнили меньше. Смолистые будут дрова, много тепла дадут. Или ты почал стог-зарод. Делай его крупнее, выше. Тогда долго будешь сено возить. А взять изгородь для маралов. Строй ее выше и длиннее. Чем она протяженнее, тем больше в ней пастбищ. Такие же работы, как засыпка зерном амбаров, перекачка меда, срезка пантов — это не работа, праздник, пусть она никогда не кончается. Даже бычок, которого забиваешь к праздникам, и тот пускай не сразу поддастся тебе. У сильного, крепкого на ногах бычка и мясо вкуснее, и жирное оно. Пускай все как можно дольше и труднее строится, рубится, стрижется, доится, сбивается. А на охоту езди дольше и дальше, добыча будет ценнее, весомее. Трудись много — и жизнь твоя будет полна. Вот это он, Каллистрат, тоже оставит своей дочери и зятю на будущее. Мудрые пожелания — ценней куска хлеба».