У развалин - [7]

Имъ приходилось иной разъ оставаться и вдвоемъ, когда Шатровъ былъ занятъ по хозяйству, главнымъ же образомъ по заканчивавшейся постройкѣ новаго дома. Тогда они все сводили непремѣнно къ какой-нибудь шалости, бѣгали взапуски по саду и смѣялись сами не зная чему. Имъ обоимъ было очень хорошо и весело. Саша безсознательно уже обожалъ «тетушку»; а она, хоть, и не совсѣмъ удачно, но все же разыгрывала соблазнительную въ ея годы роль «старшей».

Когда лицеистъ уѣхалъ — и Шатрову и Сонѣ стало жаль, сдѣлалось безъ него пусто, но у Шатрова это скоро прошло, у Сони осталось надолго.

Они вернулись къ своей обычной жизни, прерванной появленіемъ «галченка». Что же это была за жизнь? — Чисто жизнь Робинзона и Пятницы на необитаемомъ островѣ.

Въ Нагорномъ попрежнему не бывалъ никто изъ сосѣдей, кромѣ двухъ-трехъ семей, въ концѣ концовъ навязавшихся со своимъ знакомствомъ, не убоявшихся посѣщать «ссыльнаго вольнодумца». Люди эти были невидные, не богатые, терять имъ было нечего, а на свѣчку всегда летятъ мошки. Въ данномъ случаѣ свѣчкой было богатство Шатрова, его петербургскій поваръ-артистъ, чудесные фрукты, созрѣвавшіе въ оранжереяхъ стараго сада и широкое, врожденное гостепріимство Сони. Но эти мошки, прилетавшія на свѣчку, оказывались ничуть не интересными, — онѣ только досаждали.

Петръ Дементьичъ? Соня конечно любила его и была рада, что онъ съ нею. Но онъ не могъ все же доставлять ей собою какія бы то ни было развлеченія и радости. Человѣкъ мало образованный и недалекій, онъ зналъ себѣ «управительствовать», какъ тому наученъ былъ своимъ отцомъ, возился весь день съ крестьянами или объѣзжалъ имѣнія. Толстый, красный, съ хриплымъ голосомъ и непреодолимымъ, хотя и сдержаннымъ стремленіемъ къ крѣпкимъ напиткамъ, онъ умѣлъ только говорить о «хозяйственныхъ статьяхъ» и ни о чемъ больше. Къ дочери онъ относился съ безсознательнымъ подобострастіемъ, что ее часто раздражало и обижало.

Жизнь наполнялась хозяйствомъ, разговоромъ и книгами. Сонѣ хватило всего этого на три года. Шатровъ, человѣкъ образованный, прекрасно владѣвшій иностранными языками, любитель и знатокъ европейской литературы, довершилъ образованіе Сони, начатое въ московскомъ пансіонѣ госпожи Данквартъ.

Разумѣется, она не получила бы такихъ знаній, если бы окончила курсъ въ своемъ пансіонѣ — тамъ не было такого талантливаго и такъ страстно преданнаго своей ученицѣ и своему дѣлу учителя. А ученицей Соня оказалась внимательной и способной. За три года она очень развилась, какъ умственно, такъ и тѣлесно — изъ нея вышла совсѣмъ хорошенькая и совсѣмъ умненькая, образованная, начитанная женщина.

Она усвоила всѣ взгляды своего учителя — по крайней мѣрѣ, разсуждая о прочитанномъ, они почти всегда сходились въ мысляхъ. Соня, естественно, была припечатана «именною печатью» Шатрова. Она попрежнему любила своего мужа, находила его лучшимъ человѣкомъ въ мірѣ, не задумываясь надъ тѣмъ, что вѣдь другихъ-то людей она совсѣмъ и не видала и что никто, конечно, никакъ не можетъ быть хуже самого себя. Она нисколько не заботилась о томъ, что Дмитрій Валерьянычъ старѣетъ, что вокругъ его красивыхъ глазъ и на бѣломъ лбу образуются глубокія морщины, которыя прежде только едва обозначались. Она продолжала съ тихимъ и хорошимъ чувствомъ цѣловать его значительно посѣдѣвшую и облысѣвшую голову и принимать съ благодарной нѣжностью его ласки.

Еслибы кто-нибудь спросилъ ее — счастлива ли она? она, не задумавшись, съ убѣжденіемъ, воскликнула бы:

— Еще бы! какъ мнѣ не быть счастливой! у меня «такой» мужъ, мы любимъ другъ друга, у насъ все есть, даже гораздо больше, чѣмъ намъ нужно, я не знаю никакихъ непріятностей, заботъ и горя… Конечно, я самая счастливая женщина…

А между тѣмъ «праздникъ жизни» кончался, ибо сколько ни длится какой бы то ни было праздникъ, но все же онъ кончается и за нимъ неизбѣжно наступаютъ будни. Будни, мало по малу, незамѣтно, наступили и въ Нагорномъ.

Ярко вспыхнувшая, запоздавшая страсть Шатрова къ Сонѣ видоизмѣнилась въ не менѣе глубокое, но уже спокойное чувство. Онъ привыкъ къ обладанію своимъ сокровищемъ, убѣдился въ реальности этого обладанія. Онъ могъ уже думать о чемъ угодно безъ того, чтобы она врывалась ежеминутно въ его мысли, могъ спокойно прожить безъ нея и часъ, и другой, и третій. Ему достаточно было знать, что она вблизи отъ него, что каждую минуту, когда захочетъ, онъ можетъ ее увидѣть.

Перемѣна эта произошла такъ естественно, сама собою, что Соня, такъ же какъ и онъ, ея не замѣтила. Только теперь у нея оказывалось много «своего собственнаго» времени и нерѣдко, когда всѣ домашнія дѣла (на ея долю ихъ достилалось немного) были сдѣланы, — ей становилось скучно. Она спѣшила въ библіотеку, брала книгу и читала, пока не зарибитъ въ глазахъ.

Не всегда, но по большей части, эти книги были романы, сочиненія лучшихъ европейскихъ и русскихъ художниковъ, красивыя, нѣсколько приподнятыя описанія жизни, съ любовной страстью на первомъ планѣ.

Пустынная тишина стараго сада, развалинъ и новаго дома наполнялась безчисленными призраками. Соня жила съ ними, любила ихъ и ненавидѣла, но все же, въ концѣ концовъ, убѣждалась, что они только призраки, что она одна. И ее начинало тянуть къ живымъ людямъ для того, чтобы провѣрить, на сколько они схожи съ блестящими призраками, созданными творческимъ изображеніемъ ея любимыхъ авторовъ.