У последней границы. Пылающий лес. Мужество капитана Плюма - [58]

Алан знал, что случившееся утром было не только чем-то важным и существенным в жизни каждого человека. Для него это был настоящий переворот. Быть может, даже сама девушка никогда не будет в состоянии полностью понять, что случившееся означало для него. Он нуждался в одиночестве, чтобы набраться сил и душевного покоя, необходимого для разрешения стоявшей впереди задачи. Такая неожиданная путаница в положении временно потрясла до самой глубины стоическое хладнокровие, которое воспитали в нем горы. Счастье Алана граничило с безумием. Мечта превратилась в действительность. Снова повторилась былая идиллия его отца и матери: там, позади, в доме за холмами, такая же любовь взывала к нему. Алан боялся вернуться. При этой мысли он громко рассмеялся — от счастья, от бурного восторга. Шагая по тропинке, он изливал свою радость, тихо твердя одни и те же слова. Он говорил, что Мэри Стэндиш принадлежит ему, что до конца дней своих он не отпустит ее, что он готов сражаться за нее. А тем временем он так быстро подвигался вперед, что Тоток и Амок Тулик с оленями остались далеко позади, и вскоре их отделяло от него большое пространство волнистой тундры.

С упорной настойчивостью Алан старался сдержать себя; но наконец он не смог больше сопротивляться мысли о том, что его поступок справедлив — справедлив по отношению к Мэри Стэндиш. Даже теперь он не думал о ней как о Мэри Грэйхам. Но она была женой Грэйхама. Если бы он подошел к ней в момент ее признания, когда она стояла в дверях комнаты Ноадлюк, если бы он не оправдал ее веры (а из-за этой веры в него она положила весь мир к его ногам), он был бы не лучше самого Джона Грэйхама. При воспоминании о том, какого труда ему стоило сдержать первое бешеное желание позвать ее из комнаты Ноадлюк, чтобы снова заключить ее в свои объятия, как он это сделал в роще, лицо Алана залилось ярким румянцем. Что-то более могущественное, чем боровшийся в нем рассудок, заставило его выбежать из дома. То была Мэри Стэндиш — ее смелость, ее вера и любовь, светившиеся в глазах девушки, ее мнение о нем. Она не побоялась сказать, что любит его, потому что знала, как он будет реагировать.

Когда настал вечер, Алан остановился в ожидании Тотока и Амок Тулика на краю трясины, вокруг которой густо росли ивы и расстилалось море осоки, доходившей почти до колен. Пот градом лил с пастухов. Дальнейший путь Алан продолжал вместе с ними, пока они не добрались до первых уступов Эндикоттских гор. Солнце стояло над самым горизонтом. Здесь они отдохнули и, дождавшись прохлады позднего вечера, когда на землю спустились золотистые сумерки, двинулись дальше к горам.

Летняя жара и комары — крылатые бичи низменных пастбищ — заставили оленей подняться на более прохладные плоскогорья и в долины. Здесь они разбились на небольшие группы, медленно расстилавшиеся по плато, переходя с места на место по покрытым травой склонам холмов и гор. В общем, десять тысяч голов Алана были разделены на три стада. Два больших двигались к западу, а третье — в тысячу голов — направилось к северу-востоку. Первые два дня Алан оставался с ближайшим стадом. На третий день он вместе с Тотоком и двумя вьючными оленями прошел горное ущелье и добрался до пастухов второго, более многочисленного стада. Им начало овладевать странное нежелание торопиться; это чувство росло по мере того, как с каждой милей и с каждым часом пути его все сильнее охватывала одна и та же мысль. Огромное количество переживаний было заглушено убеждением, что Мэри Стэндиш должна будет покинуть ранчо, когда он вернется. В Алане жило суровое понятие о чести, особенно сильно проявлявшееся тогда, когда дело касалось женщины. Хотя он и не считал, что любимая им женщина связана какими-либо узами с Джоном Грэйхамом, будь то правом или справедливостью, он знал, что она должна будет оставить его ранчо. Оставаться у Алана — это было совершенно немыслимо. Он отправится с ней до Танана и проводит ее до Штатов. Дело будет улажено мирным путем, и они вместе вернутся назад.

Но против этого решения боролось что-то такое в его душе, что его воля пыталась подавить, но все же не могла окончательно сделать. Вот это «что-то»с непреодолимой настойчивостью убеждало его не выпускать из рук счастливого дара судьбы; оно твердило ему, что при первом удобном случае он должен покончить с Джоном Грейхамом, покончить тем самым способом, о котором он так безумно мечтал в редкие мгновения, когда огонь искушения сжигал его.

На четвертую ночь Алан спросил Тотока:

— Что бы ты сделал, если бы Киок вышла замуж за другого?

Тоток не сразу посмотрел на него. В глазах надсмотрщика за стадом засветился дикий немой вопрос, как будто в его медленно работавший мозг внезапно проникло подозрение, никогда раньше не закрадывавшееся туда. Алан успокаивающим жестом положил руку ему на плечо.

— Я не хотел этим сказать, что она собирается за кого-нибудь выйти замуж, Тоток, — смеясь сказал он. — Она любит тебя. Я знаю это. Только ты такой глупый, такой медлительный, такой нерешительный в любви, что она наказывает тебя пока что — до того как выйдет за тебя замуж. Но если бы она вышла за кого-нибудь другого что бы ты сделал?