У последней границы. Пылающий лес. Мужество капитана Плюма - [106]

Он не слышал позади себя легких шагов, а когда резко повернулся, то увидел Мари-Анну, вернувшуюся с маленькой корзинкой в руках. Она уселась в гамаке и вынула начатое кружево. С минуту он смотрел, как быстро мелькали спицы в ее проворных пальцах.

Может быть, ей передались его мысли. Он почти испугался, увидев, как покраснели ее щеки, затемненные длинными темными ресницами. И снова он принялся смотреть на гребцов и, чтобы овладеть собою, начал считать взмахи их весел. А позади жена Сен-Пьера глядела на него глубокими и как-то странно блестевшими глазами.

— Вы знаете, — сказал он, медленно выговаривая слова и продолжая не сводить глаз с мелькавших весел, — что-то говорит мне, что произойдет нечто неожиданное, когда вернется Сен-Пьер. Я хочу держать с ним пари, что одолею Бэтиза. Сен-Пьер не откажется… Он примет и проиграет, потому что Бэтиза я поколочу. Вот тогда-то и произойдут неожиданные события. И я спрашиваю себя, будете ли вы после этого так же заботиться обо мне?

Наступило короткое молчание.

— Я не хочу, чтобы вы бились с Бэтизом, — наконец сказала она.

Спицы проворно заработали, когда он повернулся к ней, и еще раз длинные ресницы скрыли от него то, что за миг перед этим светилось в ее глазах.

Глава XIII

Утро прошло для Карригана точно во сне. Он напряженно жил каждым мгновением, словно перед ним был мимолетный золотой мираж. Он сидел так близко к Мари-Анне, что время от времени до него доносился исходивший от нее слабый аромат, как от цветка. Пахло засушенными фиалками, собранными в прохладной лесной чаще; их дыхание носилось вокруг нее, словно вся она была пропитана запахом живых цветов. Он представил себе, как она собирала их год тому назад, как одна бродила по влажному мху, срывая маленькими пальчиками улыбавшиеся лиловые головки, чтобы хранить их в душистых саше, чей запах напоминал о нежном пении лесных птиц и был так непохож на те запечатанные во флакончиках благовония, которые продавались за тысячу миль отсюда. Казалось, этот запах был частью ее самой, точно он исходил от румянца на ее щеках или вырывался вместе с дыханием из ее нежных алых губ.

Она не знала, о чем он задумался. В его голосе, думалось ему, ничто могло его выдать. Он был уверен, что она не подозревала о происходившей в нем борьбе. Она улыбалась ему глазами, шила, считала стежки и болтала с ним, точно с другом Сен-Пьера. Рассказывала ему, как Сен-Пьер построил судно, самое большое из всех плававших по этой реке, построил из одного сухого кедра, потому-то оно и держалось на воде, словно перышко. Рассказывала, как Сен-Пьер привез из Эдмонтона пианино и как спас его от падения в воду, выдержав всю его тяжесть на своих плечах, когда они чуть не напоролись на опасные пороги.

— Сен-Пьер очень сильный, — сказала она с ноткой гордости. И прибавила потом: — Иногда прямо захватывает дух, когда он поднимает меня на руках.

Этими словами она полоснула его словно ножом. Он ясно представил себе, как это слабое прелестное существо почти задыхалось в могучих объятиях Сен-Пьера. На одно безумное мгновение он увидел это с такой поразительной живостью, как если бы это происходило перед ним здесь, сейчас, на залитой солнцем палубе судна. Он повернулся лицом к далекому берегу, где дикая природа словно уходила в бесконечность. Какое это было великолепие, это зеленое море сосен, елей и кедров, а над ним, словно серебряная пена, верхушки тополей и берез, еще же дальше — сторожевые горные вершины, прозрачные в пронизанном солнцем тумане, словно часовые у входа в лежащую за ними страну. Всего четыре дня тому назад Карриган стремился пробраться в этот загадочный край. Он жаждал проникнуть в тайны этих безлюдных мест, жаждал молчаливого простора этих равнин, на которые еще не ступала нога человека. И каким же глупцом он был! Об этом ему шептали далекие, любимые им леса, а следом за ними повторяла река, что леса, конечно, правы. Она лениво несла свои волны, словно набираясь сил перед тем грохотом и плеском, с которыми понесется по ближайшим порогам; в своем безмятежном спокойствии она пела нежную и тихую песнь глубоких и медленных вод. Эта песнь говорила Дэвиду все о том же, что он был глупцом. И снова его неудержимо потянуло к этим пустынным берегам.

Он взглянул на гребцов в двух Йоркских лодках, затем на другой конец судна и, наконец, на жену Сен-Пьера. И она смотрела на дикий берег, опять напомнив ему готовую к полету птицу.

— Мне хотелось бы туда, в эти горы! — сказала она, не глядя на него. — Забраться туда далеко-далеко!

— И мне… мне тоже хотелось бы уйти туда вместе с вами.

— Вы любите все это, мсье? — спросила она.

— Да, мадам.

— Почему же «мадам», когда я разрешила вам звать меня Мари-Анной?

— Потому что вы сами зовете меня «мсье».

— Но вы… вы не разрешали мне…

— Я делаю это теперь! — быстро прервал он ее.

— Благодарю! Удивительно, почему вы раньше не ответили мне такою же любезностью? — тихонько засмеялась она. — Мне не нравится «мсье». Я буду звать вас Дэвидом.

Она неожиданно встала, положив свое шитье в корзинку.

— Я совсем позабыла. Вам же надо пообедать, мсье, я хочу сказать, Дэвид. На некоторое время мне придется стать кухаркой, потому что я намерена испечь вам пирог.