У незримой границы - [2]

Вот почему я начинаю свои записки с рассуждений о нравственных ценностях. О таких непреходящих категориях, как достоинство, честь и совесть, как общественная польза совершаемых поступков — обо всех тех духовных качествах, без которых слово «человек» становится пустым звуком.

Я очень хочу, чтобы написанное мною усилило в читателе внутреннюю потребность глубже вглядеться в жизнь. И не только всмотреться, но и не пройти мимо, не остаться равнодушным, если он встретит на своем пути что-то идущее вразрез с благородными понятиями, о которых мы только что говорили.

А для лучшего взаимопонимания с читателем я решился включить в эти записки и некоторые свои стихи — те, что перекликаются с затронутыми здесь темами.

Как листьям осени, нам нет покоя,

Как листья осенью, уходят люди…

Ты будь сегодня самим собою, —

Быть может, завтра уж поздно будет.

За окном моросит унылый дождик. Я открываю страницу дневника, с которой началась моя милицейская жизнь.

Помню как сейчас: 26 августа 1963 года настроение было особенно торжественным. Мне исполнилось девятнадцать лет. В таком возрасте жизнь всегда обещает очень многое. Отныне для меня начинался новый ее этап. Я подошел к какой-то незримой, но реальной и важной границе. В тот день я был зачислен в ряды милиции. И я понимал, что с сегодняшнего дня мое существование будет наполнено риском, множеством трудностей, обостренным желанием приносить людям пользу.

На следующий день я впервые надел тогда еще синюю с красным форму, получил служебный пистолет, стрелять из которого и по сей день мне доводилось разве что в тире. Старшие товарищи начали знакомить с работой. И я вдруг понял, что теперь каждое мое слово чаще всего будет восприниматься как сказанное не только от моего имени, но и от имени всех тех, кто доверил мне охрану незримой границы между добром и злом. И пусть не было еще по-настоящему ясно, чем именно мне придется заниматься, но я знал — предстоит борьба.

Моя милицейская служба началась в небольшом латвийском городе Тукумсе. Сначала я вместе с более опытными товарищами патрулировал на улицах. С первого взгляда это может показаться неинтересным делом. Но для меня именно то время стало подлинной милицейской академией.

Одним из первых искусств, какими пришлось овладевать, было умение находить общий язык с людьми самых разных возрастов, взглядов и занятий. Помню пожилого человека. Пропустив лишний стаканчик, он поскандалил дома, ударил жену. Меня послали охладить его пыл. Но как это сделать? По возрасту и жизненному опыту он годился мне в дедушки. Понюхал, наверное, пороху в окопах, побывал в разных передрягах. И вот я, сам не знаю как, нашел нужные слова, и угомонить старика все-таки удалось.

С тех пор не раз приходилось попадать в такие ситуации. Не могу сказать, что всегда это было легко. Но куда сложнее было общаться с парнями моего возраста и совсем еще юными — с подростками. Меня всегда волновало: зачем они ломают свою жизнь? Видимо, под влиянием таких встреч вскоре стали возникать и сомнения — ту ли я выбрал себе профессию? Впрочем, пока я терзался в раздумьях, служба шла своим чередом и на работе у меня приключались всякие недоразумения.

…Я работал тогда помощником дежурного по райотделу. С утра, как принято, задержанные в административном порядке люди, в большинстве своем это хулиганы и пьяницы, начали уборку помещения милиции. Я распределил работу и перестал обращать на них особое внимание. Все нормально — носят воду, моют, вытирают… Однако, когда пришло время сдавать смену, я столкнулся с неприятной неожиданностью: один из арестованных сбежал. Исчез, и все тут. Разговор в кабинете начальника был предельно кратким — найти немедленно!

В документах я обнаружил его возможные адреса. Остановил случайную машину. Заехал на один хутор, на другой. Такой-то? Да вы же сами его арестовали! А в глазах говорящего — явная ирония: давай, мол, ищи, лови ветра в поле, тебе за это деньги платят… Едем дальше — на хутор, где живет подруга сбежавшего. Отворяет. Захожу, спрашиваю о беглеце. Ответ тот же: он у вас, арестован. А на вешалке висит его пиджак, тот самый, что был на беглеце утром. Хозяйка охотно показывает все закоулки дома. И становится ясно, что здесь его нет. Где же искать?

Взгляд падает на окно. Оно приоткрыто. Не по сезону, потому что на дворе поздняя осень. Не через него ли скрылся разыскиваемый? За стеклом видно поле, вдоль и поперек изрытое мелиораторами. Стоят их машины, у машин снуют люди. И я, подчиняясь интуиции, пошел к ним. Здороваюсь. Глядят неласково — какой черт тебя принес? Ищу такого-то, говорю я, не видели случайно? Нет, не видели. Но у меня уже возникли смутные подозрения. Поблизости стояла закрытая грузовая машина, в которой размещалась мастерская-летучка, и за ее окошком — почудилось мне — словно бы промелькнула тень. На двери фургона висел замок. Я поинтересовался, кто хозяин, попросил отпереть. Но вот беда: ключ, оказывается, у инженера, а он как раз уехал в Тукумс… Поблизости вижу лом. Жаль замка, конечно, но придется сорвать. Хозяевам тоже жаль замка. «Ладно уж, — нехотя произносит один из них, — попробую отомкнуть своими ключами — может, какой и подойдет…» А я уже чувствую, что подойдет обязательно. Дверь распахнулась. Я поднялся по ступенькам, огляделся. Ни души. А как же тень в окошке? В мистику я не верю, стал приглядываться повнимательнее. У верстака куча всякого тряпья. Не там ли он? Так и есть — тряпье зашевелилось, и сбежавшему не оставалось ничего другого, как покинуть свое укрытие.