У него ко мне был Нью-Йорк - [64]
Мне жаль только трёх тонн крупной соли, которые ты вымыла из моего организма. Которые мне никто не вернёт. Далеко-далеко-далеко я улетела от тебя, Москва. Но это ведь моими слезами, превращёнными в ядовитый реагент, ты посыплешь замёрзшие улицы зимой. Чтобы другие не поскользнулись, не упали и не сломали о твой лёд сердце…
Южная Каролина
Я дописываю эту книгу в городе Чарлстон, я приехала снимать документальный фильм в Южную Каролину.
Именно в этой командировке, в отрыве от дома в Нью-Йорке, я почувствовала, что мы теперь — семья. Не природой и Богом данная, а отвоёванная у судьбы моими собственными усилиями, понимаешь разницу?
Не родительская, куда тебя определяют изначально, а моя. Мой муж, которого я выбрала осознанно, и моя дочка, которую воспитала и продолжаю каждый день ощущать, что её сознание и душа наполняются ровно тем, что вкладываешь.
Семья как созидание. Это совершенно другая практика — не принятие и наблюдение, а созидание, со-творчество с людьми, которых любишь, взрослая жизнь, которую празднуешь, как фестиваль.
Пока я снимаю здесь, в далёкой Южной Каролине, фильм, не имея возможности оторваться от него ни на минуту, там, в Нью-Йорке, всё работает, функционирует мой дом. Если бы я была ребёнком, я бы нарисовала избушку, из трубы которой, невзирая на моё отсутствие, идёт симпатичный дым клубами.
Ничто не прерывается, не останавливается, тесто схватилось и печётся, семья как организм, который живёт и шумно дышит. Эдакий Тоторо, пузо которого вздымается и опускается, а ты спишь себе на нём. Или, как я сейчас, не спишь, а выпадаешь из цикла на целых десять дней по работе.
Мой ребёнок — подросток теперь, и я, кажется, впервые почти полностью спокойна за неё, и она, видимо, тоже наслаждается своей самостоятельностью рядом с отчимом. Сепарация наша с ней переживается светло и легко.
Пока меня нет, мой Д. научился готовить котлеты и делает их вместе с дочкой. Пока меня нет, моя С. вышла за границы привычного и попробовала суши с сырым лососем, которые раньше отказывалась есть наотрез. Пока меня нет, они прочесали весь Нью-Йорк пешком от Манхэттенского моста до самого Рокфеллер-центра…
Пока меня нет, они залипли на два часа в книжном магазине. Они ходили в Метрополитен-музей смотреть польскую видеоинсталляцию «Бесконечность». Пока меня нет, они ходили в музей Гуггенхайма рассматривать человечков Джакометти.
Я же доезжаю себе вечером до отеля, смотрю на парусные лодки в заливе и медитирую. Безопасность — абсолютно новая ценность для меня, женщины, которая привыкла вечно бегать по острию ножа.
P. S. Так забавно. Вчера, блуждая после съёмки по старому центру города Чарлстона, я зашла в антикварный магазин. Я хотела привезти из этой поездки по американскому Югу какой-то симпатичный предмет, который украсил бы нашу спальню или гостиную. Но я не программировала себя на что-то конкретное, полагаясь на удачу и интуицию. И они не подвели меня. В самой дальней, сильно захламлённой комнате той антикварной лавки я увидела то, что моментально приковало к себе моё внимание.
Это было попадание точно в цель. Пыльные деревянные механические часы. Из пятидесятых, если владелец не соврал. Нелепые. С кукушечкой… Я, не побоявшись испачкать платье, откопала их среди картонных коробок с книгами и сломанной мебели, которая целую вечность ждала ремонта. Я погладила аляповатую искусственную птицу, протёрла краем рукава стекло циферблата и приложила допотопный механизм к уху. Они тикали! Тик-так, тик-так, тик-так. Эти часы шли и, более того, показывали правильное время. И конечно, я не пожалела тогда сотни баксов, я привезу их в Нью-Йорк, пусть кукуют в нашей гостиной.
Не бриллианты и не шёлк
И мне важно быть нежной теперь. Когда не бриллианты и не шёлк — твоя роскошь, а эта новая черта характера, открывшаяся только после миллиона потрясений, войн и попыток исправить мир.
Когда уже и не сосчитать, сколько раз тебя сбивали с ног, а ты поднималась и шла дальше.
Когда ты — словно уставший окровавленный рыцарь, с трудом выживший на поле боя, снимаешь с тела раскалённые доспехи и понимаешь: теперь я разрешаю себе нежность, я — Жанна д’Арк, которая выбрала себя пощадить.
Оказывается, при правильном обращении ты ласковая как щенок, и в глазах твоих снова — доверие к миру, и интонации замедляются и становятся более мягкими. Так бывает, когда после ста лет скитаний наконец-то находишь свой дом. В любви.
Я не о той нежности, которая навязывается с детства маленьким девочкам. Когда запрет на половину чувств и обязательство улыбаться, быть удобной, угодной, услужливой. Тихой, трепетной и терпеливой.
Я — о той нужности, потребности в неподдельной заботе, которая открывается, только когда понимаешь удивительное: любовь — это отношения с собой, умение не спускать с себя ни семь, ни пять, ни три шкуры. Ни одной не спускать.
Заглушать в себе голос какой-нибудь там требовательной холодной матери, равнодушного отстранённого отца, колючего ревнивого брата, жестокой учительницы в начальной школе, того парня, который расстался с тобой в центре платформы, — весь этот ядовитый гул, повисший на душе ещё в детстве. У каждого свой список голосов, которые придётся отпустить.
