У моря Русского - [121]

— Тогда идите все на покой.

Когда ватажники разошлись, к Соколу подошла Ольга. Она жила вместе с Полихой и Ялитои и при людях подходить к атаману не решалась. Только вечерами, когда ватага утихала, они уходили на плоскую вершину скалы и сидели на нагретом за день камне. Вот и сейчас Ольга взяла атамана за руку, и они пошли к скале.

Осенняя ночь в этом краю великолепна. Она теплей весенней, мягче летней. Небо темно-синее, бездонное. Звезды, крупные и яркие, тихо мерцают в высоте. Ольга молча приникла к атаманову плечу. Василько что-то хотел сказать ей, но она движением руки остановила его:

— Слышишь, поют, — шепнула Ольга.

На дальнем краю поляны вправду зазвучала песня.

Василько прислушался. Песня рассказывала о близком и, казалось, рождалась тут же, в сердцах поющих.

Уж как пал туман на сине море,

Как легла тоска в ретиво сердце,

Под горой блестит огонь малешенек,

У огня разостлан ковер шелковый,

На ковре лежит добрый молодец,

Прижимает платком рану смертную,

Унимает молодецку кровь горячую.

Подле молодца стоит его добрый конь.

Бьет копытом в мать-сыру землю.

Будто слово хочет вымолвить хозяину.

Ширится песня, плывет над горами…

Ты вставай, вставай, удал-добрый молодец!

Отвезу я добра молодца на родину,

К отцу, матери родимой, к роду-племени,

К малым детушкам, молодой жене!

На миг затихли голоса, и снова льется грустный напев:

Ах, ты конь, мой конь, лошадь верная,

Ты товарищ мой в ратном полюшке,

Ты скажи, скажи моей сударушке,

Что женился я на другой жене,

Взял в приданое поле чистое,

Нас сосватала сабля острая,

Положила спать стрела каленая!

— Думы свои выпевают, — тихо произнес Василько. — Душа, поди, у каждого болит. Один бог знает, что ждет нас впереди. Сжились все, привыкли друг к другу, а скоро, быть может, многих не будет на этом свете. Сейчас песни поют, а придет час, и кто-то замолкнет навсегда. Для других будет светить солнце, шелестеть трава, щебетать птицы, а для них…

— Не надо, Вася, об этом, — слушай…

Не сходить туману со синя моря,

Уж не выйти кручинушке из сердца вон!..

ЯРМАРКА

Кафа! Обширен город и богат. Во все концы земли разнесся слух о его рынках. Здесь средоточие множества торговых путей, приют славных негоциантов всего мира. Трудно представить место с более разноликой и разноязычной толпой. Торгует тут китаец и русский, грек и армянин, генуэзец и араб, француз и мадьяр.

Товару всякого — пропасть! Особенно знатен живой товар. Кафа продает работную силу — коренастых, приземистых невольников, стройные и высокие покупаются для войны, строптивые — на галеры, за весла. Можно здесь купить девушку нетронутую — для гарема, молчаливую и покорную — в служанки.

В большом спросе и цене женщины с грудными детьми. За морем, особливо в Египте, русскую полонянку считают лучшей кормилицей для детей знатных особ.

Если хочешь — купи дитя. Здесь их много — маленьких, бессловесных, ничего не ведающих о своей судьбе.

Сегодня первый день осенней ярмарки. Главный городской рынок кишмя кишит народом. Всю ночь до самого рассвета не закрывались ворота Кафы. Проходили через них мохнатые лошаденки с арбами, нагруженными виноградом и фруктами, с телегами, полными огурцов, дынь и арбузов. Бесконечные вереницы ишаков тянули на спинах огромные мешки пшеницы, гороха, фасоли и ячменя.

Проходили не спеша караваны верблюдов из дальних земель. Высокие тюки покачивались на их горбах, задевая своды каменных ворот.

Поутру миновал ворота обоз сурожан. На возах с виноградом, фруктами, просом и вином важно восседали русские купцы. За ними — дородные купчихи с румянцем во всю щеку, выщипывая зернышки из огромных, как колесо, подсолнухов, коротали длинную дорогу.

Много тысяч возов пришло на рынок города. Кафа, ненасытная Кафа, сожрет все: иное в городе, иное погрузит на корабли и отправит в другие, дальние и близкие места. Везут на ярмарку соль, рыбу, икру, зерно, воск — свой товар. Везут заморские: опиум Бенгала, сандалово дерево Малабара, пряности и алмазы Индии, мускус Тибета. Особое место занимают ткани: восточная камка и моссульская парча, витрийский бархат и ковры — для богатых, а скамарда и букарана по восемь аспров аршин — для прочих.

Утром над рынком поднялось ослепительное солнце. Никита и Семен Чуриловы сегодня в своем лабазе с самого раннего утра. Суровское полотно идет в продажу полным ходом. От покупателей отбою нет, не купец, а они набивают цену. У прилавков Семен с приказчиками. Старый Чурилов со слугами очищает третий лабаз — переносит из него все товары в первые два. К делам торговым эта переброска касательства не имеет. Тут совсем другое: в лабазе будут ночевать люди. Множество мастеровых живут за городской стеной — в антибурге. Для них, как и для всех иногородних, вход в Кафу разрешен только днем. К вечеру пристава и стражники бездомных людей выгоняют за ворота. Если завтра начнется сполох, нужным людям в город не попасть.

А за лабазами шумит ярмарка. От храма Введения до самого армянского собора святого Сергия расставлены для продажи невольники. И женщины, и мужчины оголены до пояса. Всюду оглушительные крики:

— Вот свежая ясырь! Ясырь свежая!

— Смотрите, трогайте, покупайте!