У метро, у «Сокола» - [16]

Стол на берегу озера на закате, на столе асфальт, багровый кирпич, ржавый рельс и гиря, все на фоне озера и заката. Громадный водолаз выбирается из озера, привязанный к воде толстым шлангом. Берет что-то со стола, какой-то один объект, а какой именно, не видно, и снова исчезает в воде. У советских ткачих теперь есть кресло-электротележка, с помощью которого им легче передвигаться меж станков. Канарейка мечется вокруг вышки ЛЭП, новая, другая, не та. Тысячи пестрых гирь взмывают над старинным каркасом. Мягкий человек крадется по аллее посреди Ленинградского проспекта в сторону Ленинграда, оставляя огромными галошами пыльные, мгновенно уносимые ветром следы. Машинка по переработке криля в белковую зернистую икру изобретена Минлегмашем, запатентована в США и Бельгии. Очень хорошо! Бесценные консультации Н. В. Бабинцевой, Е. Ю. Богдановой, К. В. Богомолова, А. С. Кроника. Между прочим, на кирпиче-то ниток от перчаток нет, а фактура его такова, что хоть одна да зацепилась бы. Как человек становится вообще маньяком, что перещелкивает… нейрон головного мозга идет не в ту лузу… Голова старушки над скамейкой, шаг к старушке, ничего не слышит, поднять асфальт, опустить на голову старушке, бросить асфальт под скамейку… Резной силуэт в короткой юбке в пустом коридоре. Жунев нарисовал на бумажке множество силуэтов старушек и вычеркивал их одну за другой синим карандашом, а Покровский пытался заглянуть ему через плечо, понять, сколько их всего нарисовано, сколько еще ждать убийств. Старушка падает, конвульсивно сучит еще некоторое время ногами, прижимая к груди колбасу… Нарезав аккуратными ломтиками сыр, ветчину или колбасу, автомат запаковывает их порционно в полиэтилен, сам (!) взвешивает их, наклеивает этикетку с указанием точного веса продукции вплоть до грамма (!!!), цены килограмма продукции и данной порции. В памяти автомата сохраняется индекс упакованного продукта, а вот гиря не автоматическая, а механическая, и ничего в ее памяти не сохранилось.

28 мая, среда

– Кто там?

– Милиция, – сказал Покровский.

Мария Александровна сразу дверь открыла. Могла приоткрыть на цепочке, но даже «кто там» не из-за двери спрашивала, а уже отворяя.

– Проходите, пожалуйста.

Худая и бледная, волосы неопределенного цвета, мешковатая зеленая кофта… Интересное лицо, но вид изможденный и зубы желтоватые. Такое событие, будешь тут изможденной.

Бамбуковая занавеска между коридором и кухней – такая же у Покровского дома.

Солидная двухкомнатная квартира, огромный коридор с поворотом, высокие потолки. Дом на Ленинградском проспекте – это Покровский уточнил перед визитом – построен для академии Жуковского в конце тридцатых. Тогда жирно строили.

Темно, тяжелые гардины на окнах едва раздвинуты. Старая массивная мебель. Покровский представил, как курсанты-авиаторы ее во дворе из грузовика выгружают, а в окне патефон, а из того «Рио-Рита». Большой кожаный диван. Глухой гроб пианино. Хрусталь за толстым стеклом, большой цветок в горшке засыхает. Черно-белый телевизор «Рубин». Несколько фотографий одного мужчины: в строгом черном пиджаке, в белой рубашке и черном галстуке среди летчиков, в таком же виде рядом с каким-то надутым маршалом, а вот на берегу озера – в шортах, ноги волосатые и кривые. Стекло одной из фотографий – на ней хозяин за письменным столом, усердно ставит в тетрадь какие-то цифры – ловит луч из-за гардины, освещает пыль на шкафу…

Тут же и этот письменный стол, зеленое сукно, поверху стекло, еще поверху большой кусок плотной темной материи, а уж на нем здоровенный письменный прибор из зеленой бронзы, громоздкая ручка «Спутник» на тяжелой черной с золотом подставке. А вот легкая пишущая машинка, гэдээровская «Эрика», чужеродно смотрится на старом столе. И ракушки, морские ракушки, тоже слишком легкомысленны и хрупки.

– Это из Крыма, – быстро сказала Мария Александровна, открыла ящик и смела туда ракушки. Помолчала и добавила, набрасывая на себя поверх кофты еще и старую шаль: – У меня на кухне было рабочее место оборудовано… Я машинистка, как и она была. Она тоже брала заказы, небольшие. Болела в последнее время. Я потому с работы ушла, дома стала работать. Заказы есть – от нее остались заказчики…

Три раза сказала про мать, и ни разу матерью не назвала. Все «она».

Говорила Мария Александровна медленно, рассеянно, как бы даже и не к Покровскому адресуясь. Взгляд ее блуждал, руки теребили концы шали.

– Пятнадцать копеек страница, – зачем-то назвала Мария Александровна свою ставку. Покровский не знал, мало это или много.

Легкая дрожь пронеслась по паркету, чуть звякнули склянки, дребезднуло, если есть такое слово, плохо вмазанное оконное стекло: прошел внизу поезд метро.

Для начала окольными путями выяснил, что сюда слухи о маньяке не добрались. Потом соврал, что на другом конце района зафиксирован один очень и очень аналогичный летальный эпизод.

– Очень и очень аналогичный?

– В Амбулаторном проезде бабуля вышла из амбулатории, а на нее, извиняюсь, как и на вашу, кирпичара по голове. Сами ли эти кирпичи летают? Вопрос!

Хозяйка воззрилась недоуменно. А когда поняла, в чем смысл – будто бы Юлия Сигизмундовна могла стать жертвой не случайного кирпича, а специального убийцы – не испугалась. Просто смотрела на Покровского с великим удивлением… как если бы включил человек телевизор, а там сообщение ТАСС, что Андрей Андреевич Громыко разоблачен, оказался бородатой женщиной и коварно скрывал этот факт от товарищей по партии.