У крутого обрыва - [17]

Харьковским студенткам Наде, Ире и Оле повезло: когда началось распределение по понтонам, староста взял их на флагманский плот. Туда же был зачислен и дядя Вася, который тотчас приступил к исполнению веселых обязанностей. Повесив на шею объемистую грелку, он лихо прицепил резиновый шланг и под задорные прибаутки стал потягивать содержимое, не отрываясь от весел. Мужская часть плота (всего на нем было одиннадцать пассажиров) посмеивалась. Студентки прятали от дяди Васи глаза.

А потом вступил в права «капитан». Он приказал приналечь на весла. Но девчонки «приналечь» не умели. Ни сил, ни навыка у них не было. К тому же они не совсем понимали, зачем, собственно, налегать? Им хотелось не спеша проплывать мимо этих упоительно красивых берегов, ради которых они и приехали издалека, нанеся изрядный урон скромному студенческому бюджету. Они ничуть не чурались физической работы, но она для них была не самоцелью, а лишь необходимым и вовсе не самым желанным условием путешествия — условием, которому приходится подчиняться, но не ценой отказа от того, что составляет смысл и цель поездки.

Путешествие еще только началось, а уже назревал конфликт. «Капитан» требовал дисциплины. Если он приказал приналечь, значит, следовало приналечь. Если он благосклонно смотрел, как дядя Вася тянет из шланга, то и всем полагалось смотреть на это благосклонно, а вовсе не осуждающе.

Но у харьковских подружек, как назло, было почему-то свое мнение… «Капитанские» команды им казались не руководящей мудростью, а самодурством чистой воды. И кривлянье дяди Васи — не забавой, а пошлостью.

Конфликт разрастался. Он особенно вспыхивал на привале, когда есть возможность покомандовать всласть и ассортимент приказов куда разнообразнее, чем на лодке. «Поставить палатку!», «Сходить за валежником!», «Разжечь!», «Почистить!», «Сварить!» — да мало ли… И все скорей, пошевеливайся, здесь не курорт, не к теще на блины приехали, давай нажимай, нагрузочку соблюдай!..

Гена и Борис выручали подруг. Они таскали втрое, вчетверо больше валежника, чем полагалось по «норме», и палатки ставили, и костер разжигали. И даже мыли посуду. Им казалось естественным, что мужчина берет на себя часть женской нагрузки, не уравнивая свои физические возможности со слабым полом. И даже просто из старомодного рыцарства делает то, что, возможно, женщине и под силу, но что лучше сделать мужчине.

«Капитан» считал это пережитком, блажью, он во всеуслышание называл девочек тунеядками, и они сначала отшучивались, потом спорили, потом возмущались. Но — тщетно…

У «капитана» были крепкие нервы, он сознавал свою силу и власть, и, странное дело, все остальные обитатели «ковчега» приняли это как реальную данность. Безропотно подчинились. Поносили в душе, но молчали.

А «капитан» тем временем придумал новое испытание. На плоту, в перерывах между командами, он стал рассказывать анекдоты — из тех, что называются сальными. Его казарменное остроумие могло рассмешить разве что недоумка. И оно никого не смешило. Однако же на плоту натужно смеялись — лишь бы не прогневить «капитана», лишь бы не внушить ему мысль, что плот взбунтовался, что на плоту — раскол и смута.

Запас анекдотов иссяк, но не иссякло желание покуражиться, не иссякло упоение властью — самозванной, призрачной, иллюзорной. И все-таки властью. И вроде бы даже не самозванной: ведь «капитан» на свой «мостик» взобрался не сам, он добровольно был избран туристами, и теперь они пожинали плоды легкомысленного отношения к этому вроде бы формальному акту.

На смену анекдотам пришли «случаи из жизни». Все они были на одну колодку. «Капитан» рассказывал о своих победах над женщинами, красочно живописуя детали и не затрудняя себя выбором выражений. Он был горазд на фантазии, а воображение, подхлестнутое злобой, подсказывало невероятные «сюжеты». Все больше и больше распаляясь, он входил во вкус, и пытке этой, казалось, не будет конца.

Аудитория уже перестала льстиво хихикать, но обрезать хама никто не посмел. Только и отважились — стыдливо молчать. «Неужели никто не остановит этого пошляка?!» — воскликнула, не стерпев, Надя, самая непримиримая из девчонок. «Лучше не связываться…» — тоскливо шепнул сидевший рядом Борис.

Что было делать? Куда деться с понтона, где укрыться, чтобы не слышать наглый, самодовольный, торжествующий голос? Дождаться ближайшей стоянки — и сбежать? Выход вроде бы наипростейший…

Да как же это — сбежать? А каникулы, а деньги, затраченные на путевки и на дорогу, а обманутые надежды, объяснения дома, самолюбие, наконец! Нет, сбежать они не решились. Но когда стало совсем уже лихо, после какой-то невыносимой сальности, Надя встала и в отчаянии замахнулась на «капитана» веслом. Он отбил весло, грязно выругался, пригрозил утопить.

Сейчас, когда миновало время, «капитан» вспоминает дорожные приключения не без юмора и даже в меру самокритично. «Ругаться не надо было, — соглашается он, — вы правы. Но ведь не утопил же я ее… Да это я так — попугать…» Только одно он категорически отрицает: не замахивалась Надя веслом, он сам замахнулся, когда она отказалась грести. Не может признать, что на него замахнулись: выходит, было за что. Да и признать это — значит допустить: кто-то все-таки посмел поднять на него руку!