У красных ворот - [19]

Вечером я выехал поездом в Тифлис, куда прибыл на следующее утро. Остановился в гостинице на одной из центральных улиц. Оставив вещи, отправился в советское полпредство. Нашим полпредом в Тифлисе был С. М. Киров. Он находился в отъезде, и все привезенные мною сведения принял его заместитель С. Кавтарадзе. Я просил его немедленно связаться с членом реввоенсовета Кавказского фронта С. Орджоникидзе, находившегося в Баку, и передать ему мою информацию. Орджоникидзе знал меня по работе в Харькове в 1918 году.

В конце второго дня моего пребывания в Тифлисе через полпредство я получил срочный вызов от Орджоникидзе. Он предлагал мне приехать в Баку для подробного доклада.

На следующий день утром я выехал в Баку. Со мной в вагоне оказалось несколько товарищей, пробиравшихся в Россию.

Прибыв на пограничную станцию Советского Азербайджана — Акстафа, мы наконец почувствовали себя дома. Вышли из вагона счастливые, крайне возбужденные и, не сговариваясь, точно под дирежерскую палочку, запели Интернационал. А слова „Мы наш, мы новый мир построим!“ громко и несколько раз скандировали».

…Рукопись обрывалась. Так неожиданно. Сергею очень не хотелось расставаться с Придорожным. Невольно снова возникло желание поговорить с бабушкой: ведь они с дедом были одно целое. Он поднялся со стула, чтобы идти к Елене Анатольевне, но, взглянув на светящийся циферблат башенных часов на противоположной стороне улицы, снова сел: стрелки показывали третий час ночи.

СЕРГЕЙ. ЕЛЕНА АНАТОЛЬЕВНА

В комнате бабушки на стенах висели две старые афиши концертов с ее участием, фотографии — окошечки в ее прошлое. Молоденькая Елена Анатольевна в роли Офелии; у автомобиля, одетая по моде двадцатых годов с букетом цветов, окруженная поклонниками; где-то у моря в купальном костюме; много карточек давно ушедших людей — родных, друзей, знакомых. И среди всех этих фотографий самая большая — портрет мужа: молодой человек, склонив голову, улыбался ей.

Когда Сергей в одиннадцатом часу утра вошел в комнату бабушки, она вытирала пыль со статуэтки, которая изображала кавалера в камзоле, галантно склонившегося перед дамой в кринолине. Статуэтки — давняя страсть Елены Анатольевны. Они были расставлены на полочках бамбуковой этажерки с книгами.

Предметы в комнате гармонично сочетались, создавали атмосферу артистизма, уюта.

Елена Анатольевна поставила статуэтку на полочку. Рука ее слегка дрожала. Но в свои восемьдесят три года она держалась прямо, откинув назад голову.

— Бабуля, я прочел рукопись деда. Хочу поговорить с тобой.

Елена Анатольевна сплела пальцы и прижала руки к груди. Она заволновалась.

— Я слушаю тебя, Сереженька. Садись, — и опустилась на диван, покрытый узорчатой тканью.

— Ты знаешь, — начал Сергей, — мне жаль, что я уже прочел рукопись. Так неожиданно оборвалась она. Такое впечатление, что он спешил. На последних страницах появилась какая-то скоропись, почти сухое изложение фактов.

— Да, да, Иона спешил. Дедушка был уже болен, но ему захотелось все же закончить рукопись. Он немного не успел. Дальше должны были идти встречи с Орджоникидзе, которому он вручил сведения Феодосийского горкома о десанте, наша свадьба в Екатеринославе и возвращение Ионы в Феодосию в качестве секретаря окружкома партии. И я была с ним.

— Начинается Феодосией и кончается ею. Это было бы здорово! Возвращается как победитель, а ты — как победительница, — сказал Сергей.

— Да что я…

— Ну почему? Ты же поддерживала его дух, освободила. А то, что его физически не истязали в контрразведке, не казнили… Разве твоей помощи в этом не было?

Елена Анатольевна прикрыла глаза и слегка кивнула головой.

— У меня был поклонник — барон фон Шиллинг. Этот генерал занимал высокий пост у белогвардейцев. Я просила его облегчить участь дедушки. Шиллинг — разговор происходил у него в кабинете — выслушал меня внимательно, пожевал губами и ответил: «Хорошо! Когда военно-полевой суд приговорит этого большевика к смертной казни через повешение, я похлопочу о замене ему виселицы расстрелом». Тогда я сказала: «Ну что ж, тогда у меня есть возможность обратиться к его высокопревосходительству генералу Деникину. Тем более что я совершенно убеждена в невиновности господина Каменева». Наверное, моя решительность и желание Шиллинга завоевать мое расположение сыграли свою роль, и барон сказал: «Елена Анатольевна, не торопитесь, не торопитесь! Какая горячность! Ну, я поинтересуюсь им, вдруг действительно он не виновен. Попрошу в пределах возможного». Шиллинг сдержал свое слово. Приговор оказался сравнительно мягким. Правда, повлияло и то, что суд не располагал достаточными сведениями о подлинной роли дедушки в подготовке восстания. Он и его арестованные товарищи держались стойко.

— Какие люди! — воскликнул Сергей. — Дедушка был примерно моего возраста. А разве можно нас сравнить? Что мог он и что могу я? Перед ним я недоросль какой-то!

— Разные времена! Разные времена, мой мальчик. Чистота помысла и дела, жертвенность были высоки. «Мы смело в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это». Так пели, так и поступали.

Елена Анатольевна задумалась. Она смотрела поверх головы внука, мысленно была в том далеком времени, времени своей молодости.