У каждой женщины есть прошлое - [5]

Мама в таких ситуациях всегда сокрушается, что я пошел в отца — грубого, неотесанного мужлана, который не мог отличить Мане от Моне, Гегеля от Бебеля, а Эйнштейна от Эйзенштейна. А также мою маму — от той крашеной сучки, к которой впоследствии и ушел. Я обычно не перечу: в конце концов, стоит признать, папенька действительно не отличался тонким вкусом. Оставшаяся после него коллекция элитного алкоголя на деле оказалась омерзительной ядреной паленкой.

В общем, обычно на таких мероприятиях я тоскую и считаю минуты, но сегодня уныния как не бывало. Я просто не успел приуныть. Таинственный меценат скромно маячил в углу, прикрывшись буклетом, но эта маскировка его не спасла. Мама направилась в его сторону, тараном раздвигая посетителей и волоча меня за собой на буксире.

— О, это просто великолепно! — воскликнула она, подкравшись к меценату.

И оглушительно чихнула.

Тот вздрогнул и выронил буклет.

Его огромная непричесанная борода топорщилась во все стороны, напрочь скрывая лицо.

— Очень приятно, — невнятно пробормотал он.

Борода дрогнула и поползла ему на грудь. Он нервно схватился за нее рукой, затянутой в скрипучую лайковую перчатку.

Я чихнул тоже.

* * *

Ждать в темноте музейного зала мне пришлось недолго.

— И снова здравствуйте, — сказал я. — Я же предупреждал вас о присохшем клее. А постижерная смесь очень плохо ложится на свои же остатки.

Робот замер, выронив из манипуляторов накладную бороду.

— Тем более что вас надули, — продолжил я. — Вам продали бороду из запасников местного драматического театра рептилоидов. А у тех аллергия на синтетику и волосы гуманоидов. Вот и делают из кошачьей шерсти.

Робот как-то совершенно по-человечески вздохнул.

— Я так и знал, — печально сказал он. — Я так и знал, что у нас ничего не получится. Я же ей говорил!

— Не надо, Вольфганг, — вдруг прозвучал за моей спиной мелодичный голос.

Я вздрогнул и обернулся.

Уникальный, невероятный, замечательный, великолепный — и все прочее в высшей степени — экспонат медленно стекал со своего постамента, переливаясь всеми цветами радуги.

— Это была только моя идея, — сказал он. Или… она?

— Миссис… Жижка? — прохрипел я.

— Надеюсь, ненадолго, — ответила она. — Сколько требуется времени, чтобы пропавшего признали умершим?

— Человека — двадцать лет, но жижоида… я не знаю, не в курсе межпланетного права по таким вопросам. Да какого черта! Что вы тут делаете?

— Экспонируюсь, — она сделала то самое движение, которое я когда-то идентифицировал у мистера Жижи как пожатие плечами. Но у нее оно выглядело… элегантнее?

— Хорошо, будем продвигаться чуть медленнее, чем я планировал, — согласился я. — Какого черта вы экспонируетесь?

— Мадам, я не могу позволить, чтобы вы пострадали, — вмешался робот. — Я возьму всю вину на себя.

— Вольфганг, погодите. Молодой человек, вы знаете, кем я была до брака?

— Ну-у… — я замялся. — Порнозве… снимались для мужских журналов.

— Верно. А знаете почему?

— М-м-м… Деньги?

— Отчасти. Поначалу. Я же когда-то была балериной. Не смотрите так, — грустно рассмеялась она. В тишине зала словно рассыпались хрустальные шарики. — У нас тоже есть балет.

— Извините, — пробормотал я, представив балет жижоидов и содрогнувшись от столь ужасных видений.

— Я была балериной, но травма… А жить без сцены…

— Порножурналы, — вернул я нить беседы.

— А это тоже сцена. Почему нет? Это тоже искусство! Если можно красотой сделать кого-то счастливым хотя бы на пару секунд… А разве я не красива?

— Вы невероятны! — восхищенно пробормотал робот.

— А муж запретил вам это? — догадался я.

— Вы же были у нас дома, — грустно сказала она. — Он запретил мне все.

— И вы решили сбежать? Таким образом? Вы что, думаете, что ваш собственный муж не признает вас тут? Голой?

— Мадам не голая! — возмущенно воскликнул робот.

Я сделал ему знак замолчать.

— Не надо, Вольфганг, — сделала она успокаивающий жест. — Он не обязан разбираться в нашей одежде. Мой муж ненавидит искусство. Он никогда не увидит меня.

— А его… друзья? Ваши сородичи?

— У нас в мире нет скульптуры. А мои сородичи мало интересуются тем, чего нет в их мире.

— Но если вдруг?

— Поживем — увидим, — вздохнула она.

— Я должен отвести вас к вашему мужу, — сказал я.

— Но…

— Но?

Ее голос меня завораживал. Мне почему-то вспомнился несчастный гномий оркестр в стене.

— Вы еще стоите здесь и разговариваете, а не тащите меня к нему. Значит, есть какое-то «но». Но?

— Но я не знаю, — честно признался я.

Она снова поднялась на пьедестал.

— Скажите, разве это плохо? — спросила она, приняв позу. Это было похоже на радужный гриб-трутовик.

— Я ничего не понимаю в современном искусстве, — ответил я.

— А в красоте? — мягко спросила она. — Вы же не можете ничего не понимать просто в красоте?

— Я не знаю.

Она перетекла в скульптуру женщины с веслом.

— А так?

— Возможно, — согласился я.

— Вы ничего не понимаете в красоте, — подтвердила она. — Первый вариант был гораздо лучше.

* * *

Мистер Жижа недавно снова женился. Как оказалось, в двадцатый раз. По бывшей жене он горевал ровно неделю — до тех пор, пока не обнаружил, что кто-то взломал бульдозером стену его дома и выкрал гномий оркестр из двенадцати персон и старого робота-дворецкого.