У каждого свой путь в Харад - [5]

«Так вот почему мы открыли дверь…»

Из памяти вынырнула картинка: Леветина, сидящая на сундуке, за ее спиной тонкие нити щелей двери. В которые бьется свет от огня факела.

– Открывай! Открывай дверь! А то спалю все на хрен! – кричит за дверью женщина.

– Нет времени, – говорит кто-то другой. – Рина, отойди.

И вдруг свет исчезает. Как будто его кем-то заслонили. Как будто кто-то прижался к двери с наружной стороны. Леветина взвизгнула, спрыгнула с сундука, и вот тут Вых увидел, что затмило свет за ее спиной.

Чернота и холод проступали сквозь доски двери.

Дым от костра, в котором горят смоляные ветки. Клубы валят сквозь щели дверного полотна так густо, будто двери нет. Как будто она нараспашку, а костер на пороге. Да не один костер – несколько, по всем косякам, потолку. И ото всех – дым. Но он не расползается по комнате. От него нельзя отмахнуться, разгоняя плотный смог, и нельзя вдохнуть – нельзя задохнуться, угореть. Его можно только испугаться. До смерти.

Густые облака дыма стремительно проникали в дом как под порывом сильного ветра. Как если бы налетел шторм и обрушился всей силой на несговорчивую преграду. Сгибая дверь, просачиваясь тонкими жесткими струями сквозь каждую найденную щель. Но только ветра снаружи не было, а дым все равно проникал вовнутрь так, как будто дом сам решил его всосать в свое холостое нутро.

Холодный дым без запаха – он и не дым вовсе.

Пелена зависла над порогом. Вых видел, как блестят за ней на двери и стенах капли влаги. Это притягивало к похолодевшим поверхностям дыхание ночи. Капли медленно скользили вниз.

Раз – и темнота сгустилась в фигуру. Обращенное к полу лицо скрывали темные, спадающие до плеч волосы. Монах медленно поднял руки и надел капюшон. Его тень надежно спрятала лик, и только тогда он поднял голову и тихо произнес:

– Вам необходимо открыть дверь.

Сердце у Выха колотилось где-то в горле. Он не мог видеть лица монаха, но точно знал, что тот смотрит прямо в его глаза. Или даже глубже – в самую середину сердца.

– Ничего не было, забудьте все это, так ведь не бывает, – донеслось из-под капюшона. Монах отступил к стене. – К вам очень сильно стучали, и так как по-другому было нельзя, вы просто открыли дверь…

Вых судорожно сглотнул. Укутанный плащом всадник по-прежнему ехал рядом. Руки в матовых черных перчатках держали повод, колыхались черные в черной ночи складки ткани. Темнота казалась втягивающей. Выху пришло в голову, что, если долго не отводить взгляда от этой фигуры, можно в ней погрязнуть навеки. Опрокинуться в нее всеми своими воспоминаниями и не выплыть. Ни секунды он не сомневался, что, если монах повернется вновь и придвинется ближе, принуждая взглянуть в глубину под капюшон, именно так и случится. И сгинет Вых, забыв, кто он. Потеряет себя без надежды найти вновь.

«Да кто ж они такие, господи?» – пронеслось в голове проводника.

– Тебе не стоит этого знать, – ответил монах.

А Вых подумал, что волосы теперь у него будут стоять дыбом до конца жизни.

С каждым шагом они все дальше и дальше углублялись в лес.

– Ка-а-акие со-о-осны! В жизни таких высоких не видела, – протянула из-за мужского плеча Рина. Она запрокинула голову и раскинула руки. – После муторных потловских равнин наконец снова оказаться в лесу! Это какое-то невероятное счастье. Я лечу!

Ее притороченная к плечам накидка прочертила в воздухе полукруг, когда девушка резко обернулась к монаху.

– Эй, Шелест! Смотри, я как летучая мышь, летаю только по ночам и только по лесам! Слышь, Шелест, а наш лесовичок, часом, не попытается сбежать?

Монах пожал плечами:

– Кто может знать?

– Тьфу ты, – ругнулась женщина. – Я же по-человечески спрашиваю… Я тут подумала, может, ему руки стоило связать? Или ноги? Может, он тоже того, полетать вздумает? Лес, он вдохновляет… На разное…

– Не сбежит, – хохотнул ехавший в арьергарде черноволосый предводитель. – После разговора с Шелестом мало кто бегать может. Некоторые вообще забывают, как это ходить, не то что летать. И все вдохновение побоку… А, задохлик? Что скажешь? Проняло тебя?

Вых смолчал. У него и правда отнимались ноги.

– Не боись! – Тут его хлопнули по плечу, да так, что он чуть не свалился, как и мечтал, на землю. – Мы люди не злобные!

Это заявление было настолько неожиданным, что Вых даже нашел в себе силы удивиться. Он-то ни минуты не сомневался как раз таки в обратном.

– Гыд, Рина, дуйте вперед на четверть лиги, проверьте дорогу, пока Шелест перевязки поправит.

Монах, которого звали Шелестом, спешился и, подойдя к подводе, склонился над раненым.

– Леса-то здесь неспокойные. А, задохлик? Что скажешь? Неспокойно тут у вас в лесах по ночам-то? Х-х-х… – Бородач подмигнул левым глазом и осклабился. – Да не удивляйся ты! Знаю я здесь все окрест, знаю. И тебя знаю, само собой. Саммар меня зовут. Может, припомнишь?

Знать не знал Вых никакого Саммара. В жизни в глаза не видывал.

«Бандит – он бандит и есть. Тот ли, что врывается ночью, или тот, что наведывается в конце каждой осени с гербовой бумагой. Все одно – пили кровь, пьют и будут пить. – Вых сплюнул. – Хотя и мы тоже не лыком шиты. Жучкуем помаленьку.