У каждого свой Ад - [10]

Влечение мужчины к мужчине было знаком декаданса, упадка цивилизации. А он жил в приграничной полосе, среди простых и мужественных людей. Там не было места мягко шепчущим содомитам, которые погрязли в грехе и разврате. Если Говард и не познал за свою короткую жизнь любви женщины, то только потому, что не было случая, а не потому, что он предпочитал другую, постыдную страсть. Живя в маленьком городке в далекой прерии, посвятив себя матери и творчеству, он не считал, что ему стоит искать утешения у проституток или гулящих женщин. Он был уверен, что если бы прожил дольше и встретил женщину, которая могла бы стать ему истинным другом, он обязательно бы ее полюбил.

И все же… все же… Этот момент, когда он впервые увидел гиганта Гильгамеша и подумал, что тот Конан…

Некая, безымянная волна словно электричеством пронзила его тело… Чем еще это могло быть, как не желанием, истинным, сильным и непреодолимым. К мужчине? Невероятно. Пусть даже к этому великолепному герою… даже к этому гиганту с царственной осанкой… Нет. Нет. Нет. Нет.

«Я в Аду, и это одна из разновидностей адских пыток», — сказал себе Говард.

Он в ярости шагнул к «лендроверу». Он снова испытывал ужасное страдание, которое угрожало подмять его под себя, как это было много раз в его прошлой жизни и в этой жизни после жизни. «Эти внезапные развратные мысли и безнравственные чувства, — думал Говард, — они нечто иное, как дьявольское извращение моего естественного духа, словно кто-то старается ввергнуть меня в пучину отчаяния и вызвать отвращение к самому себе. Клянусь Кромом, я буду бороться. Клянусь грудью Иштар, я не поддамся этой гадости!»

И в тоже время он обнаружил, что его глаза устремлены к зарослям, где Гильгамеш все еще свежевал поверженное им животное.

Какие великолепные мускулы бугрились на этой широкой спине и перекатывались на крепких, как сталь, бедрах. С какой непринужденностью древний охотник сдирал косматую шкуру с чудовища, не боясь вымазаться в запекшейся крови. Этот каскад черных блестящих волос, который едва сдерживал усеянный драгоценными камнями обруч, эта густая черная курчавая борода…

У Говарда пересохло в горле. В низу живота возникла тяжесть.

— Наверное, ты хочешь с ним поговорить? — спросил Лавкрафт.

Говард вздрогнул и почувствовал, что краснеет. Он был уверен, что преступные чувства отразились у него на лице.

— Какого черта! Что ты имеешь в виду? — прорычал он, непроизвольно сжимая кулаки. Ему казалось, что лицо его пылает. — О чем я могу с ним говорить?

Лавкрафт удивленно посмотрел на него, не понимая, что вызвало его гнев.

— Что тебя так разозлило? Ты ведь как никто другой обожаешь древние времена! А как же твоя страсть к загадкам исчезнувших восточных империй? Почему же, дружище, ты ничего не хочешь узнать о царствах Шумера? Об Уруке, Нипуре, халдейском Уре? О тайных ритуалах богини Инаны в темных залах под зиккуратами смерти? О песнопениях, которые открывали ворота подземного мира, о жертвоприношениях, с помощью которых призывали демонов из потусторонних миров? Кто знает, что он может нам рассказать? Этому человеку шесть тысяч лет. Это герой из начала времен, Боб!

Говард фыркнул:

— Сомневаюсь, что этот здоровенный сукин сын захочет говорить с нами. Кажется, единственное, что его интересует — это снять шкуру с окровавленной твари.

— Он уже почти закончил. Почему бы нам не подождать, Боб? Давай пригласим его посидеть с нами немного, разговорим его, попросим его рассказать нам о жизни на Евфрате! — Теперь темные глаза Лавкрафта горели так, как будто он тоже испытывал некие странные желания. На лбу у него блестели капли пота, но Говард знал, что его друга обуревает только жажда знаний, он хотел узнать о глубокой древности. Вот эта самая жажда знаний сжигала и его, Говарда. Поговорить с человеком, который жил еще до возникновения вавилонского царства, который гулял по улицам Ура еще до рождения Авраама.

Но кроме жажды знаний, были и другие желания, темные, затаенные, которые в любом случае следовало подавлять.

— Нет, — резко объявил Говард, — поехали отсюда сейчас же. Эта проклятая голая пустыня действует мне на нервы.

Лавкрафт посмотрел на него с недоумением:

— Но разве не ты только что говорил мне, как красиво…

— К черту все, что я тебе говорил! Король Генрих ждет, чтобы мы заключили для него союз. Не будем же мы делать это здесь, на этих задворках.

— Где?

— На задворках. В дикой нецивилизованной дыре. Это выражение, которое употреблялось в наши времена. Задворки, понимаешь? Ты ведь никогда не интересовался сленгом, не так ли? — Он потянул Лавкрафта за рукав. — Пошли. Я тебя уверяю, эта огромная окровавленная обезьяна не собирается нам рассказывать о своей жизни и своей эпохе. Возможно, он даже не вспомнит ни о чем, достойном рассказа. И он меня утомляет. Ты меня извини, но он для меня прямо как заноза в заднице, понимаешь? Не хочу его видеть. Ты не против? Ты готов ехать дальше?

— Должен тебе сказать, Боб, иногда ты меня просто поражаешь. Но, конечно, если ты… — Внезапно глаза Лавкрафта расширились от удивления — Берегись, Боб! За машину! Быстро!

— Что…