У истоков Золотой реки - [21]
Все рассмеялись. Привычка Билибина заключать пари и его любовь их выигрывать были общеизвестны. Этот с виду жесткий и сдержанный человек на самом деле скрывал в себе много увлеченности и самобытной непосредственности.
(Во многом схожие с Цареградским, а в чем-то и разные, они оба горели страстью к неизведанному. Именно это упорное стремление при совершенной готовности к жертве было залогом их успеха. Билибин, воплощенный теоретик, и Цареградский, более склонявшийся к практике, — впоследствии он также увлекся чистой теорией и «улетел» в безвоздушное пространство космогонии — идеально дополняли друг друга. Пожалуй, самой замечательной чертой их обоих было безошибочное умение окружать себя воодушевленными помощниками. Оба были талантливы, а потому терпимы к проявлению таланта у других. Всякое чувство зависти и страха перед чужими успехами было вовсе чуждо этим выдающимся людям. Теперь, когда они объединились, им обоим вместе и каждому порознь еще приходилось испытывать сомнения и тайный страх перед будущим — до тех пор, пока превзошедший все ожидания успех не увенчал славой эти две головы.)
Послеобеденный вечер на среднеканской базе прошел для участников экспедиции по-разному: одни возились с разборкой и размещением ящиков, другие прилаживались к своему новому жилью, третьи завалились переваривать необычно сытный обед, а четвертые весело играли в дурачка.
Билибин и Цареградский уселись в дальнем углу барака и, прикрепив оплывающую свечу к пустому ящику из-под папирос, занялись экспедиционными делами. Цареградский подробно рассказал о том, что происходило в эти месяцы в Оле, о своем неудачном выходе сюда в сентябре, о возвращении и втором путешествии по зимнему снегу, о неудачных поисковых работах на золото в верховьях Олы, которые проводил Бертин, о найденной фауне и о Тальском источнике — словом, обо всем, что произошло с ним самим и его отрядом с того памятного дня, когда они расстались за околицей Олы. В свою очередь Билибин рассказал о полном неожиданных опасностей путешествии на плотах, об аварии, которая произошла с одним из плотов на порогах Бахапчи, о постройке нового плота и о сплаве по Колыме, о встречах с якутами, о рассказах про Бориску, о прибытии сюда, на Среднекан, о постройке барака, о результатах шурфовки ключа Безымянного, о голоде — обо всем, что произошло с его отрядом здесь, в самом сердце Колымского края, пока они так долго, мучаясь беспокойством и сомнениями, ждали Цареградского.
Далеко за полночь продолжалась их беседа. Перед ними на ящике лежали карты их маршрутов, а также составленная Каэанли общая географическая карта этой части Колымского бассейна. По Малтану, Бахапче, Колыме, Мякиту и Буюнде вдоль путей обоих отрядов тянулись узенькие, раскрашенные цветными карандашами полоски. Эти синие, зеленые и сиреневые полоски изображали распространенные вдоль их маршрута сланцы и песчаники юрского, мелового и триасового возраста, а ярко-красные пятна — выходы гранитных массивов. Так выглядели наметки геологической карты края, на составление которой потом потребовались десятки лет. (И сейчас, когда эти десятки лет уже прошли, мы, глядя на пестреющую всеми цветами радуги геологическую карту Колымского края, не можем даже представить себе, какое безграничное количество труда многих тысяч геологов вложено в ее создание.)
А зачинатели этой гигантской работы, пионеры освоения края, it котором легко уместился бы ряд государств Западной Европы, поднялись с жесткого билибинского топчана, когда все в бараке уже спали. По низкому потолку из накатника бежали длинные, ломающиеся тени. Над жарко нагретой большой железной печкой гроздями висели портянки, а на специальных козлах сушились наленки. То там, то здесь раздавалось заливистое всхрапывание.
— Кстати, Юра, а что случилось с собакой? — спросил Цареградский, отворяя обитую мешковиной дверь.
— Она была на разбившемся плоту и, напугавшись, сбежала от нас обратно.
— Ну и наделала же она у нас беспокойства!
Ночью мороз еще усилился. На небе переливались и сверкали холодные звезды. На юго-востоке высоко над горизонтом поднялось созвездие Ориона. В северных широтах не Большая Медведица, а Орион служит украшением звездного неба. Раскинувшиеся царским венцом блестящие, как индийские алмазы, крупные звезды Ориона висели в ту ночь над застывшей землей, как предвещание успеха и связанной с ним печали; недаром на всех языках словом венец» обозначаются и победа, и мученичество…
В долине гулко треснул лед у наледи. Вскоре мороз стал пощипывать нос, щеки, уши и пробираться под телогрейку. Они вернулись в барак, быстро разделись, погасили почти догоревшую свечу и юркнули в свои мешки. Мягкая собачья шерсть облекла усталое тело, и, радостно вздохнув, Цареградский почти мгновенно погрузился в молодой, крепкий сон.
Среднеканское россыпное золото
Наутро в лагере на Среднекане опять зазвучали радостные голоса. Праздничный переполох вызвал подошедший транспорт с Бертиным и Переясловым. Они задержались в пути, пережидая непогоду. Пожилой врач был измучен долгой дорогой и еле сполз с нарт. Теперь весь основной состав экспедиции был в сборе. Отныне все приехавшие включились в налаженный на базе размеренный ритм жизни. Билибин ввел очень строго регламентированное расписание, которому подчинялись все, от начальника экспедиции до младшего конюха. Эта жесткая дисциплина была необходима не только по деловым соображениям. Экспедиция состояла почти из трех десятков людей разного возраста, образования, общественного положения и привычек. Однако их объединяла работа. Подробно распланированная и достаточно напряженная программа не оставляла времени для безделья и связанных с ним раздоров. Умно продуманный режим позволил Билибину избежать осложнений даже в критические дни острой голодовки, когда легко могло вспыхнуть недовольство, которое разрушило бы основу коллектива— общее согласие.
