У града Китежа - [37]

Варенька ниже опустила голову, плотнее прижалась в угол и тихо заплакала.

— К маме отпустите меня, Гордей Егорыч… к мамыньке.

Прожила Варенька у Гордея Егоровича год. С первого же дня она стала точно слепая лошадь, которая качает воду в засушливых местах, где-нибудь на Волге, приводя в движение чигирь тем, что беспрерывно ходит по кругу. Так и Варенька не присаживалась по целым дням, исполняла всякие «послуги», носила хозяину завтрак в поле, утешала и ласкала ребят, утирая грязными ручонками свои и их слезы. Запуганная, она боялась смотреть на хозяина, и только когда он уходил, Варенька садилась на лавку у печки и начинала торопливо есть.

Марья Афанасьевна навещала дочь редко. При встречах Варенька жаловалась:

— Невмоготу мне, мамынька, у Гордея Егорыча.

— А ты полно-то, доченька. Хлеб-от, не работая, не едят… То-то и оно… Невмоготу, мила моя, тому, кого работа страшит… И ты, значит, не хнычь, а повинуйся Гордею Егорычу… Что ж ты думаешь — я всю жизнь буду таскать вас за собой? Нет уж! Дайте и мне дух перевести. — И Марья Афанасьевна опять оставила озадаченную Вареньку с заплаканными глазами.

По дороге от Гордея Егорыча Медведиху повстречали хахальские девчата и на потеху увели ее с собой на беседу.

К концу вечера парни привезли подсанки и, когда Марья Афанасьевна вышла, усадили ее с богатым парнем и шумно, со смехом повезли по порядку. Присутствие рядом молодого парня казалось Медведевой завершением желанной мечты: надеялась — ее украдут, увезут в церковь. Но все закончилось насмешкой. Молодежь разбежалась, а Марья Афанасьевна долго просидела на подсанках, словно еще недостаточно испытала оскорблений.

Ночью она пришла к Хаме. Попросилась погреться на печке. На печи лежала Василиса, дочь Хамы. Она представила себе сидевшую на подсанках Медведиху, засмеялась, а Марья Афанасьевна тихо заплакала.

— Тетка Хама, возьми к себе мою Вареньку, — стирая рукой с лица слезы, неожиданно обратилась она к ней.

Хама на это ничего не ответила, но ей нужна была работница. Кроме Василисы у нее рос мальчик, и она давно хотела найти в дом девчонку. Брала к себе сироток, но они не приживались.

Прошла ночь, а утром Хама сама начала разговор:

— Надо, буде, съездить посмотреть на твою девчонку, што она стала за птица.

Дня через два Песков отправился на базар с сыном Михаилом и на обратном пути заехал за дочерью Медведихи. Остановился Песков у дальней родственницы Хамы, у бабушки Надежды. Она покричала Вареньку — и та пришла.

— Варенька, поезжай с дядей. Он тебя хочет взять в дочери. Живут они хорошо, а у Пантелеевны свои дети, и ты у них только треплешься, как осиновый лист, а у дяди будешь к месту. Они тебя станут почитать за родную. Одежу тебе начнут класть за приданое… Ты ведь скоро невестой станешь.

Варенька, слушая тетку, расплакалась до того, что глаза не видели. Пескову она понравилась.

— Поедем, не покажется — вернешься, — сказал он.

Варенька решилась ехать… «А то все равно уведет мать», — подумала она. Отерла личико и собралась идти проситься у тетки Анны, но ее остановила бабушка Надежда:

— Просись в гости… правды-то не говори. Анне-то плохо будет без работницы, не отпустит.

Варенька послушалась.

— Тетка Анна, я поеду в гости, в Заречицу.

— Нет!

Девочка вернулась передать, что тетка ее не отпускает.

— Поезжай, не гляди на Анну, все равно у нее тебе не жизнь.

— Хорошо, — согласилась Варенька, — только я в сани не сяду, а на задки, будто провожаю.

Так она на «задках» доехала до леса, где тамбовские зноили угли. Песков остановил лошадь и сказал:

— Ну, а теперь, девка, давай полезай в сани к парню под шубу.

Одежонка на ней была плохонькая, из ряднины в одну точу, рваненькая юбочка, на ногах лапти, одетые на тоненькую онучу. Гордей Егорович ей еще не покупал одежды. «Лето, — говорил он, — прожила, надо еще лето, а за летом проживешь зиму — и срядим».

В Заречице уже зажигали огни. Песков ввел Вареньку в избу. Она за дорогу продрогла, съежилась и села на приступках, возле печки. Хозяин не успел еще отпрячь лошадь, а уже раньше его вошли в горницу Заботиха, ее крестная — бабушка Фекла, Агафья Лазова. Фекла посмотрела на тощенькую, в лохмотьях Вареньку, заплакала, за ней начала причитать Заботиха. Глядя на них, разревелась и Варенька. Она не знала, о чем проливали слезы женщины, от этого, видимо, ей стало что-то страшно и горько, будто ее завезли в лес.

Хама, чтобы не вспугнуть работницу, выпроводила из избы непрошеных «плакальщиц» и начала собирать на стол ужин. Пришел со двора Песков, и, когда он, помолившись, сел за стол, Хама позвала Вареньку:

— Неча плакать-то, утирай сопли и садись за стол.

Поужинали. Все легли спать, только Варенька лежала, не понимая: почему ее привезли в плохонькую избу, тогда как у Гордея Егорыча богатая стройка? Она не знала, что состояние-то у Пескова не меньше, чем у Гордея Егорыча.

Хаме не нужна была вторая дочь, ей недоставало безответной работницы. На другое утро девочку послали носить воду скотине и усадили прясть. Хозяйство у Песковых большое, жили они ни в чем не нуждаясь, но скупо. В доме всем управляла Хама, Песков сам был на правах работника. Властная хозяйка норовила все продать. Несла на базар не только яичко, молочко, а и каждую пушинку с курицы, — из всего умела выколотить копеечку. Варенька, пожившая в людях, привыкла ко всему и понимала: пока некуда деваться, надо терпеть. Не ругали — и хорошо.