У града Китежа - [32]

— А то ветер сдунет, — улыбаясь, говорил он, — притом же сколь я нонче деревень-то проехал, сколь перепоил, обдарил народу, все откупался и вишь каку красавицу привез!

При этих словах Таисия, краснея, ниже опускала голову. Сначала дружка собрал деньги с отца, матери, затем стал выкликать гостей. Родственница Бессменова услышала, что ее вызвали, упала мужу в ноги.

— Алексей Иванович, сделай милость, выкупи меня.

— Да ну-ка, пошто это, хоть бы дал господь, тебя куда-нибудь взяли!

Иван Федорович положил на тарелку десять рублей и поцеловал дочь.

— Уж сваха больно хороша, — сказал он и обнял ее по-настоящему, крепко и, отходя, сунул ей в руки трешницу.

Матвей взял тарелку с собранными деньгами и вместе с Таисией подошел к своим родителям.

— Кому эти деньги: молодым или себе возьмете?

— Бог благословит, — сказал отец, — пускай пойдут в дом молодым.

И когда Михаил Петрович сказал это, Матвей Михайлович тут же обратился к отцу с новой просьбой:

— Родители счастливые, а как будет ваша милость, какой вы собираетесь дать жениху надел? Благословите чего-нибудь в хозяйстве, нет ли скотинки лишней?

Отец раздобрился и наделил — телушечкой, овечкой и, больше того, дал еще лошадь.

Свадебное пиршество приближалось к концу. Таисию провожали на покой. Иван Федорович, облокотившись нескладно на стол, плакал, слушая песню про соловья. Рядом с ним сидели два пожилых поезжанина. Родственник Пелагеи и дядя жениха — Прянишников все хотел соседу по столу рассказать про своего сына.

— Знаешь, как было приятно отчему сердцу сына в Москву проводить… И вот с тех пор его не видел, и искать не знам где…

— Будет вам тут пустое-то молоть, — обернувшись к ним, сказал Инотарьев. — Песню давайте, песню! Как ее, эту… про Волгу-то…

Утром мать жениха еще не затопила печь, в избу вбежал дружка. Его красное лоснящееся лицо смеялось, а что он болтал хозяйке — она долго не могла понять. Подойдя к печи, он обнял мать жениха:

— Здравствуй, Александра Ивановна, а где же у тебя повар? — спросил он.

— Придет, батюшка, придет. Ты иди еще немножко поспи.

— Что ты скажешь, Ивановна, насчет молодой-то? Хороша! С кем сроднились-то! С Инотарьевыми!

— Полно-ка тебе тут, пустомеля, мешать-то! Ты мне все ноги оттоптал. Ступай-ка, я тебе говорю, отселя, спи.

По мере того как исчезала за окнами темнота, кое-где над избами уже вился дымок. Начинался серый зимний день. Проснулись и гости. В избе пахло кислыми щами и жареным мясом. Возле Александры Ивановны суетилась повариха. На губах ее заметна была сладенькая улыбка. Она у нее играла всегда, когда эта почтенная женщина была довольной. Около бессменовской избы собралось несколько баб и с десяток ребятишек. Одетые в плохонькие полушубки, малыши то и дело запахивали их плотнее. В лаптях, огромных сапожищах, они топтались — посмотреть бы и им на богатый свадебный пир.

Сохраняя старый обычай, гости усаживались за столы. Повариха наливала в чашки щи, а Александра Ивановна крошила мясо. Под лавкой притаилась кошка. Она ждала момента зацепить лапкой кусочек мяса и не решилась из опасения оказаться неловкой. Но в это время случилось совершенно неожиданное. Повариха несла глиняную чашку и, не дойдя до стола, закричала:

— Рученьки жжет, ай-ай! — и бросила чашку на пол.

— На-ка, на-ка тебе на прихватку, поварушка, — подала ей невестина сваха кусок новины, и повариха стала громко хвалить невесту.

— Вот невеста так невеста, — потряхивая подарком, причитала повариха. — Она и пряха, она и ткаха! Пряла, ткала, в коробочку клала, коленочком пригнетала, на дары припасала.

В конце обеда выставили на стол кокурку. Дружка тут же пододвинул ее к себе, делая вид, что она не режется. Он призывал на помощь свах, но они надевали на свекра новую сатиновую рубаху. На плечи прикололи бумажные погоны, а грудь увешали жестяными медалями. Свекор открыл пляску. Возле него, с каким-то особым ухарством, беспорядочно, стали топтаться, помахивая платочками, вымазанные сажей свахи. Они били горшки и покрикивали:

— Не слепа ли сноха-то Бессменовых, пускай подметает избу-то!

Молодая подметала пол. Невесте бросали деньги, она подбирала их.

— Кажись, зряча, да больно што-то люта!

— Мети, мети, — наказывал дружка, — сор-то, мотри, из избы не выбрасывай!

Таисия ощущала, слушая дружку, как жар приступает к ее лицу от необъяснимого, но жуткого чувства. Она уже не принадлежала себе, она уже повиновалась Матвею, не спускавшему с нее глаз. Кончив мести, Таисия оделила кокурками гостей.

— Попробуем! — воскликнул, подмигнув, Швецов. — Сладка ли у молодой кокурка?

Мать Таисии приготовила кокурки сдобные, с изюмом, разукрасила зарумянившуюся поверхность сахарными кольчиками.

Часы пролетали точно на крыльях. Если бы молодые остались в избе с гостями, они не сказали бы друг другу ни слова, но, по обычаю, должны были кататься по деревне на лошади с колокольчиком. Гости в это время стали рядиться, мазаться и тоже пошли на улицу. У одной лошади разукрасили дугу веником, вторую запрягли в ботник и смешили деревню. После катанья пошли вдоль деревенского порядка и плясали. У свах в руках бутылки с вином. На ходу выпивали и кричали: «Горько!» Молодые под ручку замыкали шествие. Сосед Бессменовых даже пытался было ввести в избу лошадь.