У града Китежа - [31]

— Нейдет!

Дружка, предвидя это, стоял уже с вином и подносил по стакану. Они выпили, прошли два шага, и опять у них сундуки «нейдут». Яков Максимович не жалел вина.

— Коли вы помогли, — морщась и сплевывая, уверил один из носильщиков, — теперь сундуки пойдут.

Пока продолжался выкуп сундуков, Ивана Федоровича провели в избу и усадили в передний угол, на почетное место. Когда все наконец уселись, дружка спросил обед. Но и тут появилось препятствие. Из общего традиционного обряда не исключали и родителя жениха. Тот же Михаил Петрович спросил:

— Мы не знали, куда вы ездили, чего привезли и есть ли за што вас кормить-то?

Сваха, сидевшая рядом с невестой, сняла с нее белую шелковую шаль и, улыбаясь, показала молодую. Ее густые черные косы аккуратно уложены на голове. На молодой — белое нарядное платье. Ее глаза блестели, но не от радости, а от скрытой печали. Она уже знала весь дальнейший ход событий: войдут в церковь, дьячок прогнусавит правило, споют «Исаия ликуй», «Гряди, гряди от Ливана невеста»… Дружка расстелет новину — подножье. Молодых поставят на новину, на головы положат венцы и запоют: «Положил еси на главы их венцы». Затем станут водить вокруг аналоя, наденут на руку кольцо и заставят целоваться.

Одного боялась Таисия: когда ее станет спрашивать священник: «Волей ли идешь?» — она не скроет правды. Но все равно она знала — ей наденут кольцо, напоят теплым вином, поп заставит целоваться. Бабы засмеются, и на них даже никто не покосится. Не скрывая улыбки, батюшка скажет жениху: «А тебе „большаком“ в доме надо быть». Когда все окончится, Яков Максимович снимет с аналоя икону и поведет молодую к попу в дом. Там заплетут невесте две косы, и с девичеством все будет кончено. Поп повяжет невесту платком и проводит до крыльца. Дружка подойдет к передней лошади, к дуге прилепит воску от венчальной свечи, и повезут поезжан на пир…

Пришло время ехать к венцу.

— Ты, родной батюшка, и ты, родима матушка, благословите вашего Матвея к венчанию ехать.

Отец одернул рубашку, ощупал позади, на поясе, ключ от подголовника, взял в руки закоптелый образ. Мать в это время не знала, что делать. Руками, в которых она держала каравай хлеба, ей хотелось то ли потрогать свой давно не надеванный сарафан, то ли удержать сына. Она поворачивала голову в сторону Михаила Петровича, заметно была недовольна холодностью невесты. Ей хотелось бы увидеть на ее лице слезы или улыбку.

Когда молодые упали родителям в ноги, Бессменова впервые услыхала голос Таисии:

— Благословите нас.

«Уж скорее бы отправлялись», — думала про себя мать.

Дружка подошел к столу, налил стакан вина и, обращаясь к поезжанам, вскричал с обычной своей внезапностью:

— Маленьки ребятки, запачканы запятки, голые пупки! На печи сидели да нас проем ехали. И вы, девицы, криночны блудницы, пирожны мастерицы, снохам досадчицы! Кто слышал и видел, што тут происходило, тому стакан вина.

— Я слышал, дружка, — ответил кто-то из поезжан.

Швецов передал ему вино и обратился к остальным:

— А вы, ременны уши, чего вы слушали, не слыхали, не видали ничего? Встать бы нам, добрым молодцам, из-за скатерти шелковыя, из-за естьвы сахарныя, из-за напитка медвянаго, вступить бы нам, добрым молодцам, на част калинов мост, на лесенки брусятчатые, выйти бы нам на широкий двор. Взять бы нам и надеть на добра коня узду шелкову, наложить бы седельчико черкасское, растворить бы нам ворота тесовы, пошатить бы нам дверцы дубовые. Выехать бы нам, добрым молодцам, на волю, сесть бы на добра коня, взять бы нам в одну руку плетену вожжу, а в другую руку — шелкову плеть. Бить бы нам добра коня по крутым бедрам, направлять бы добра коня на добры дела, ехать бы нам по дорогам, темным лесам, через быстры реки, по зеленым лугам, по черным грязям, приехать бы нам ко апостольской церкови.

Оживление нарастало. Изба тонула в вечернем сумраке. На стене, в стороне от киота, висела старинная лубочная картинка, изображающая обряд прославления русского богатыря.

Когда гости расселись по санкам, дружка снял шапку и пошел в обход свадебного поезда, читая вслух молитву. И когда он сказал: «Аминь», поезд тронулся.

После венчания Таисия переоделась в другое платье, и, когда снова появилась среди гостей, ее встретили криками «горько!».

— Гости дорогие, спасибо за ваши добрые речи и хозяину дома спасибо! — воскликнул дружка. Он налил стакан красного вина, подошел к жениху и просил выпить вино. Рядом с невестой стояла сваха с тарелкой, посредине тарелки, потрескивая, горела восковая свеча. Жених передал молодой стакан с вином, а дружка пробасил: — За родимого батюшку — где он у нас? — и родиму матушку!

Подошли свекор со свекровью. Таисия Ивановна подала отцу и матери по стакану вина и вместе с Матвеем упала им в ноги. Мать пригубила вино и чуть слышно сказала:

— Горько!

Молодые целовались и снова падали к ногам.

— Да што это, дружка, — сказал отец жениха, — разве вино не покрыто, буде, было или не заткнуто, тараканы в вине-то?

И молодые целовались, целовались и целовались, пока не перебрали всех родных. Каждый отпивал немного вина и оставлял на тарелке свахи деньги, а дружка просил прибавить.