У града Китежа - [25]
От прежних отношений между отцом и сыном ничего не осталось. Илья пошел своей дорогой, и отцовский дом стал для него будто чужим. Илья приходил иногда к матери.
— Хочешь, што ли, — спрашивала она сына, — я положу тебе молочной кашки?
— Нет, мамынька, заповедь не дозволяет.
Больше трех месяцев прошло, как Илья заболел. Изменился он до неузнаваемости. Страшно было на него смотреть. Временами распухало его лицо, отекали ноги. Одни говорили: «Напасть господня за обиду православной церкви»; другие уверяли: «Надорвался в труде». А он, как ушел от отца, точно злился на работу. На пристани подымал один бревна, которые троим не под силу. Когда Илья стал отекать, Зинаиде посоветовали поехать с ним в Нижний, в губернскую Мартыновскую больницу. Там Инотарьеву велели лежать, но он не послушался; наказывали сменить пищу, он и того не сделал. Раз только попросил у Зинаиды молочка, и то она его пристращала:
— Не мне отвечать перед богом, — знать, што не едят в среду и пятницу!
Зашел как-то отец навестить Илью и застал его сидящим на кутнике, и ел он брюкву. Иван Федорович удивился:
— Да ведь от брюквы только хвори больше!
— А што, тятенька, поделать? Есть хочу, а седни постный день.
— Ты бы что-нибудь посытнее ел, а не о постных днях думал.
— Бога боюсь.
— А може, Зинаиду?..
Илья промолчал.
— От брюквы ты не выживешь… — сказал Иван Федорович.
И на самом деле, Илья день ото дня сходил на нет. Совсем ослабевший, еще пытался бороться с недугом. Изредка появлялся на пристани, иногда приходил в лес. В последний раз Илью видели со Шкуновым. Тот учил его делать ботники.
— Осину ищи на раменях, — говорил Шкунов, — по шахрам, выбирай прямую, гладкую, обтесывай, сколь надо, и вынимай теслой середку-то. Потом поворачивай спиной, очищай строгом. На спине навертывай дырочки и вколачивай гвоздики из крушинника. А уж свернешь вверх воротом — и тесли от гвоздика до гвоздика. Пройдешь до дна, возьми клин, поразопри маленько. Потом клади на козлы, разводи под ботником огонь, и разопрет его. Растопыришь бока-то, снимай с огня, отстрагивай, ставь каракули, посмоли и отправляйся хошь в Нижний, хошь на тот свет!
— Нет, дядя Иван, я еще поживу… стану теслить ботники… Эта работа полегче, — може, поправлюсь…
Но Илья таял как света. «Телом большой, — говорили про него, — а нутро у него сгорает». Песков посоветовал Зинаиде посадить мужа в кадку с холодной водой и обещал читать ему житие святых, наказывал держать больного в воде до тех пор, пока не увидит духа святого. Илья на это согласился. Перед тем положил еще двести земных поклонов.
Долго терпел Илья, сидя в холодной воде. Песков не успел кончить жития, как больной потерял сознание. До этого уставщик только успел спросить:
— Видишь ли святого духа?
— Вижу, вижу, — ответил Илья и лишился памяти.
Из бочки его без чувств перенесли на кутник. Зинаида еще верила — Илья встанет. «Обиды я от него не видела, — думала она, — благодарить его надо от земли до неба. Стойкий он в нашей вере». Но и у нее временами закрадывалась мысль о его смерти. И тогда Зинаида говорила Илье:
— Не оставь озими-то без бумаги: умрешь, свекор может заспорить.
— Да я к сенокосу-то поправлюсь, выкошу траву, сожну хлеб, а може, бог даст, и раньше встану.
— Слушай меня, Илья, ты хоть детей потешь, свое имение зря не покидай.
— Чудная ты, куда все денется, все нашим ребятам и останется.
Зинаида подносила к Илье детей. Их росло двое.
— По три года болеют, Зинаида, и выздоравливают. Гляди-ка, я еще могу с боку на бок ворочаться.
Больного навещал Фома Кирикеевич. В последний раз Зинаида ему шепнула:
— Просит холодную воду.
— Капли глотнуть не давай, — наказал Фома Кирикеевич, — студи отварную, а в холодной воде мочи тряпку и прикладывай к голове.
Как-то Зинаида ушла полоскать белье. Илья встал, вышел во двор, достал из погреба снегу. Обессиленный, он обратно полз.
— Мать-то у вас жадная, — жаловался он маленькой дочурке, — снежку не даст!
Вернувшись с колоды, Зинаида увидела на груди мужа комок снега.
— Как это ты достал-то?
— Сам… Горит нутро-то мое… горит!
После снега ему стало хуже и хуже.
— Нет, Зинаида, видно, уж я иду к тому, што расстанусь с тобой.
— А може, Иленька, выздороветь?.. Счастья-то мы еще с тобой не видали.
— Нет, нет, Зинаида… Живи с детьми, как знаешь… Одно только плохо… Молодой жить-то остаешься, встретишь всякое, може, и мужика захочешь пустить в дом.
— Нет, — уверенно отвечала Зинаида. — Ты умрешь, но знай: я проживу одна, непорочной вдовицей.
— Там, — показал Илья глазами на небо, — я не волен буду над тобой. — При этих словах он тяжело вздохнул и заплакал. Взял руку жены, погладил: — Э-эх, охота б пожить-то, да, видно, расстаться придется…
— Да полно-ко, Илья, може, не даст ли бог здоровья.
— Нет… чую, ты близка мне, а смерть ближе тебя.
Пришли Инотарьевы. Иван Федорович, глядя на сына, почувствовал у себя на глазах слезы и, уходя, подумал: «Лучше б мне лечь в землю, а тебе пожить!..»
Все видели — не хотелось Илье умирать, но жизнь его кончалась.
Накануне смерти Илья приснился отцу: будто взлетел он на вершину неведомой горы. Рассказывал Иван Федорович Пелагее:
«Свои» — повесть не простая для чтения. Тут и переплетение двух форм (дневников и исторических глав), и обилие исторических сведений, и множество персонажей. При этом сам сюжет можно назвать скучным: история страны накладывается на историю маленькой семьи. И все-таки произведение будет интересно любителям истории и вдумчивого чтения. Образ на обложке предложен автором.
Соединяя в себе, подобно древнему псалму, печаль и свет, книга признанного классика современной американской литературы Дениса Джонсона (1949–2017) рассказывает историю Роберта Грэйньера, отшельника поневоле, жизнь которого, охватив почти две трети ХХ века, прошла среди холмов, рек и железнодорожных путей Северного Айдахо. Это повесть о мире, в который, несмотря на переполняющие его страдания, то и дело прорывается надмирная красота: постичь, запечатлеть, выразить ее словами не под силу главному герою – ее может свидетельствовать лишь кто-то, свободный от помыслов и воспоминаний, от тревог и надежд, от речи, от самого языка.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
В новой книге известного режиссера Игоря Талалаевского три невероятные женщины "времен минувших" – Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик – переворачивают наши представления о границах дозволенного. Страсть и бунт взыскующего женского эго! Как духи спиритического сеанса три фурии восстают в дневниках и письмах, мемуарах современников, вовлекая нас в извечную борьбу Эроса и Танатоса. Среди героев романов – Ницше, Рильке, Фрейд, Бальмонт, Белый, Брюсов, Ходасевич, Маяковский, Шкловский, Арагон и множество других знаковых фигур XIX–XX веков, волею судеб попавших в сети их магического влияния.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
В 1965 году при строительстве Асуанской плотины в Египте была найдена одинокая усыпальница с таинственными знаками, которые невозможно было прочесть. Опрометчиво открыв усыпальницу и прочитав таинственное имя, герои разбудили «Неупокоенную душу», тысячи лет блуждающую между мирами…1985, 1912, 1965, и Древний Египет, и вновь 1985, 1798, 2011 — нет ни прошлого, ни будущего, только вечное настоящее и Маат — богиня Правды раскрывает над нами свои крылья Истины.