У града Китежа - [23]
— Хочу, братик, попробовать крашеной воды.
— Что ее пробовать-то? — усмехнулся Ватрушин. — Речку, что подле нас, видела… воду эту из нее берут, а в наших банных котлах подкрашивают.
— Коли так, мне экой воды не надо.
Между рядами лубочных и полотняных палаток бойко торговали жареными пирожками. От них разносился запах, как от смазанных дегтем сапог. Продавцы выкрикивали на разные голоса:
— Коли не воду, так возьми мне пирог с молитвой, — попросила Таисия.
Илья вынул кошелек с секретным запором, долго над ним сопел, открыл, дал сестре деньги, послал за пирогом и наказал:
— Купи с молитвой, и нам покажешь, каки молитвы продают у Светлояра.
Таисия, разломив ноздрястый пирог, долго недоуменно рассматривала половинки, затем смущенно сказала:
— Там и нет ничего!
— Теперь будешь знать, каки «на горах» пироги с молитвой, — смеялся Ватрушин. — Тут, гостья дорогая, не молитвы, а базар, барыш.
К полудню на берегу Светлояра собирались представители религиозных сект. А поздно вечером, как «свят дух», возле озера появился становой с урядником. Они считали себя в заволжских лесах высшей властью.
С наступлением ночи возле Светлояра торговля стихла. Дальние гости расходились и разъезжались по домам. Торгаши свертывали ярмарочные палатки. Балаганный клоун смывал с лица пудру и торопливо разбирал подмостки.
В серое скучное утро Илья Инотарьев взял ружье и пошел за зайцами. На земле лежала вмятая в грязь листва. Небо кипело клубами низко стелющихся над лесом туч.
Со своего поля Илья свернул в Хахальскую долину, и собака выгнала ему навстречу зайчишку. Он мастерски подшиб его, и пес снова скрылся в лесу. Прошло какое-то время, и Илья услыхал — собака заскулила! И ему наперехват выскочили из леса три волка, впереди них — его собака. Он заложил пулю, выстрелил. Один волк отделился, кинулся в сторону, два других от неожиданности растерялись и шарахнулись обратно к лесу. Собака, поджав хвост, бросилась к ногам Инотарьева. Она не могла идти, скулила от волчьих покусов. Илья взвалил пса на плечи и вернулся домой.
Только он вошел в избу, Зинаида стала проситься к отцу. Ей подошло время родить. Илья тут же ее увез. После дороги Зинаиде стало плохо. Тетка собрала Хомутовских староверов, стали они Зинаиду пугать:
— Красавица ты наша, былиночка золотая, вышла ты за еретика, вот тебя бог и карает. Так, може, и умрешь не разродишься, — причитала тетка. — Господь тебя испытывает, лебедушку… За церковника пошла, из одной чашки с еретиком пьешь и ешь. Наложи, милая моя, пока не поздно, заповедь на себя, — уговаривала тетка, — откажись от общей чаши.
Зинаида разродилась здоровой девочкой. Инотарьевы ждали сноху. Завидя подъезжающего к дому сына, Пелагея оставила Ивана Федоровича у окна, а сама вышла во двор. Приняла из рук Зинаиды внучку и спросила:
— Звать-то как?
— Авдотья.
Зинаида дальше порога не шагнула. Иван Федорович взял из рук Пелагеи маленькую Авдотью и долго смотрел на нее, улыбаясь. Но Илья был сам не свой: где бы радоваться, а он повесил голову. Родители не понимали — в чем дело? Пелагея собрала на стол. Илья сел, взялся за ложку.
— Зинаида, а ты што? Садись, — позвала ее свекровь.
Сноха не двинулась с места, заплакала:
— Простите, матушка, Христа ради, я заповедь положила: не пить и не есть из одной чаши.
Иван Федорович вздрогнул, отодвинул от себя ложку. Илья следил за движениями отца. Он опустил голову и рукой соскребал с ложки приставшие остатки капусты от щей. На столе возвышалась деревянная расписная чашка. От варева подымался чуть заметный парок. Сын не мог выдержать молчания, пытался было встать, броситься отцу в ноги, но, испытывая страх, боялся сделать лишнее движение. До еды никто не дотронулся.
Мать со вздохом сказала:
— Ах, Зинушка, Зинушка, кому же это ты дала такую страшную заповедь: с родителями за стол не садиться? Э-эх, Иленька, по-моему, это не ладно!
— Што ж поделаешь, маменька… я не волен…
Иван Федорович по-прежнему молчал. Выслушав ответ сына, он обиделся за него. «Мужик, а баит — не волен». С этими мыслями он перевел глаза на сноху и увидел впервые другую Зинаиду, не ту, как он ее себе представлял. Под взглядом свекра она сидела неподвижно. Припухшие, тугие от молока груди выпирали из-под тесной рубашки.
Тяжелое, давящее молчание вывело мать из терпения.
— Не дело это, Иленька… Разве жена у тебя голодной собирается оставаться или попросит себе отдельное варево? Ты бы, Зинаидушка, другую заповедь-то давала. Ведь ты ела с нами.
— Што ж, матушка, сделаете, так было богу угодно.
— Выходит, тебе одной надо жить. Неужто я стану для тебя отдельные горшочки варить? Этого не будет, так и знай. А если вам отделиться, — выходит, она и с тобой, Иленька, не станет есть.
— Не знаю, мамынька.
Иван Федорович испытывал страшную обиду. Ему хотелось крикнуть, но вместо этого он потянулся за ложкой и отрывисто приказал:
— Ешьте… Поговорим потом.
После ужина Зинаида еще больше съежилась, оставаясь сидеть на кутнике. Пелагея внесла со двора запылившуюся зыбку, повесила ее посередине избы, уложила младенца и, качая внучку, приговаривала:
«Свои» — повесть не простая для чтения. Тут и переплетение двух форм (дневников и исторических глав), и обилие исторических сведений, и множество персонажей. При этом сам сюжет можно назвать скучным: история страны накладывается на историю маленькой семьи. И все-таки произведение будет интересно любителям истории и вдумчивого чтения. Образ на обложке предложен автором.
Соединяя в себе, подобно древнему псалму, печаль и свет, книга признанного классика современной американской литературы Дениса Джонсона (1949–2017) рассказывает историю Роберта Грэйньера, отшельника поневоле, жизнь которого, охватив почти две трети ХХ века, прошла среди холмов, рек и железнодорожных путей Северного Айдахо. Это повесть о мире, в который, несмотря на переполняющие его страдания, то и дело прорывается надмирная красота: постичь, запечатлеть, выразить ее словами не под силу главному герою – ее может свидетельствовать лишь кто-то, свободный от помыслов и воспоминаний, от тревог и надежд, от речи, от самого языка.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
В новой книге известного режиссера Игоря Талалаевского три невероятные женщины "времен минувших" – Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик – переворачивают наши представления о границах дозволенного. Страсть и бунт взыскующего женского эго! Как духи спиритического сеанса три фурии восстают в дневниках и письмах, мемуарах современников, вовлекая нас в извечную борьбу Эроса и Танатоса. Среди героев романов – Ницше, Рильке, Фрейд, Бальмонт, Белый, Брюсов, Ходасевич, Маяковский, Шкловский, Арагон и множество других знаковых фигур XIX–XX веков, волею судеб попавших в сети их магического влияния.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
В 1965 году при строительстве Асуанской плотины в Египте была найдена одинокая усыпальница с таинственными знаками, которые невозможно было прочесть. Опрометчиво открыв усыпальницу и прочитав таинственное имя, герои разбудили «Неупокоенную душу», тысячи лет блуждающую между мирами…1985, 1912, 1965, и Древний Египет, и вновь 1985, 1798, 2011 — нет ни прошлого, ни будущего, только вечное настоящее и Маат — богиня Правды раскрывает над нами свои крылья Истины.