У черты - [10]
– Ты что сказал?! А ну – повтори, повтори!.. Ах, так?! Ну, сейчас ты получишь! – вскричал он и кинулся на Антона, ударил его кулаком в лицо.
Как бойцы, они были очень неравны. Генка – выше на полголовы ростом, плотней телом, тяжелей килограммов на десять. Боксеров с такой весовой разницей не сводят на ринге, давно выработанные правила это запрещают. Такая разница заранее предопределяет неизбежное поражение более легкого весом. Антон был гораздо мельче, суше, с маленькими, еще детскими кулачками. К тому же он никогда в своей жизни по-серьезному еще не дрался. От удара Генки он отлетел назад шагов на пять, рот его наполнился соленым вкусом крови, земля под ним качнулась от головокружения. Но он устоял на ногах, и, словно его сильно толкнули сзади, сам бросился на Генку. Тот тоже не был опытным бойцом, не знал боксерских приемов, не умел защищаться – и пропустил удары Антона. Они попали ему тоже в лицо. Антон бил изо всех сил, чувствуя в себе такую же ярость, какая изливалась из Генки.
Свидетелем их драки случилось быть еще одному, кроме них, мальчишке во дворе – Тольке Данкову. Его, должно быть, крайне удивило, почему Генка и Антон, всегдашние друзья, про которых говорилось: водой не разольешь, – стали так бешено драться из-за, в общем, чистейшей ерунды, какого-то пустяшного, может быть, и не так сказанного слова. Толька не знал об их стычке три дня назад, о ее предыстории, назревавшем у Антона и Генки разладе, и не понимал происходящего.
А суть, причина была вовсе не в прозвучавшем слове, после которого Генка в бешенстве закричал: «Ах, так?!» – и как зверь кинулся на Антона; суть была в ускользавшем господстве: господин хотел вернуть непокорного раба в его прежнее рабское состояние, а долго терпевший раб восстал и ни за что не хотел быть прежним рабом. В миниатюре, в некоем подобии это напоминало восстание Спартака. И Антон именно так и бился, как бился за свою свободу Спартак, за свое человеческое достоинство и звание человека: позабыв о себе, не думая, останется ли он жив, с готовностью погибнуть, но только сбросить с себя рабское ярмо.
Генка наскакивал и тяжело, по нескольку раз, пока хватало напора, силы, бил Антона в лицо, голову, грудь. Руки у него были крупные, из толстых костей, кулаки твердые, будто литые из чугуна. Антон отшатывался назад, глотал кровь, хлеставшую из разбитых губ, разбитого носа, но даже не отирал ее, в свою очередь бросался на Генку и наносил ему удары, даже не видя, куда они попадают. Ни разу, ни на мгновение в голове у него не мелькнуло, что Генка со своим превосходством в массе его изувечит, а то, может, и убьет, что сил у него, Антона, меньше, удары его слабее, Генку ему не победить. Боли Антон не чувствовал, болевые ощущения в нем полностью отключились – словно бы Генка бил и не попадал в него, промахивался.
Тяжело, шумно дыша, они разошлись шагов на пять, на шесть друг от друга, набираясь сил для новой схватки, для новой серии взаимных беспощадных ударов. И тут произошло совсем неожиданное: Генка, щупая правой рукой что-то на своем заду, вдруг заплакал. В голос, исказив, сморщив лицо, заблестевшее в свете электролампочки на столбе от потока слез.
– Ты мне брюки разорвал… Новые… Меня дома ругать станут… А то бы я тебе еще не так морду набил!..
Он плакал по-настоящему, омывая свое лицо обильными слезами, всхлипывая, выпуская из носа пузыри и сопли.
Это была капитуляция. Полная победа Антона и позорное Генкино поражение.
Но как Антон мог порвать Генки брюки – да еще на заду?
– Какие брюки, что мы мелешь, что за чушь?! – не поверил Антон.
– Если бы чушь!.. Сам пощупай, какая дыра… А брюки новые, мать за них пол своей зарплаты отдала…
Сзади, на месте шва, действительно была прореха. Не сам ли Генка ее проковырял, ища повод, вроде бы не сдаваясь противнику, выйти из боя?
А Толька Данков так-таки ничего и не понял. Он был трепло, на следующий день разболтал про драку всем, и все во дворе знали, как Генка побил Антона и насовал бы ему еще больше, да Антон поступил нечестно, исхитрился каким-то образом порвать на Генке брюки.
И Толькина эта трепня походила на правду: вся голова Антона и лицо были в синяках и шишках. А у Генки лишь под глазом багровел кровоподтек.
Тольку Данкова Антон не опровергал: кто поверит, если он такой раскрашенный? Да и не в том дело, кто кому больше «насовал», а в том, что сделал он для себя самого: нашел в себе дух, мужество восстать, выстоял в жестокий битве и теперь наперед уже про себя знает, что никогда его никому не согнуть. Не подчинить, не превратить в послушного раба, марионетку. Не заставить пойти наперекор своему рассудку и своей душе…
7
Меньше чем через год, ранней весной, когда уже почти полностью сошел снег, обнажилась и стала оживать земля, в воздухе веяло первым теплом, Генка Сучков умер.
В школе, посреди уроков, он почувствовал в животе нестерпимую боль. Даже не захватив свой портфель, оставив его в парте, он пришел домой. Мать его была на работе, она служила сортировщицей писем на главном почтамте. Ключа от двери у Генки не оказалось. Он сел на ступеньку лестницы возле своей квартиры, сжавшись в комок, обхватив живот руками, и тихо стонал, корчась от боли. В таком положении и виде его обнаружила мама Антона, поднимавшаяся к себе домой с базарной сумкой. Она завела Генку в свою квартиру, уложив на диван. Генка стонал все сильнее. В квартире был телефон. Мама Антона вызвала «скорую помощь». В эти минуты домой из школы явился Антон, все дальнейшее происходило уже на его глазах.
Уголовный роман замечательных воронежских писателей В. Кораблинова и Ю. Гончарова.«… Вскоре им попались навстречу ребятишки. Они шли с мешком – собирать желуди для свиней, но, увидев пойманное чудовище, позабыли про дело и побежали следом. Затем к шествию присоединились какие-то женщины, возвращавшиеся из магазина в лесной поселок, затем совхозные лесорубы, Сигизмунд с Ермолаем и Дуськой, – словом, при входе в село Жорка и его полонянин были окружены уже довольно многолюдной толпой, изумленно и злобно разглядывавшей дикого человека, как все решили, убийцу учителя Извалова.
«…К баньке через огород вела узкая тропка в глубоком снегу.По своим местам Степан Егорыч знал, что деревенские баньки, даже самые малые, из одного помещения не строят: есть сенцы для дров, есть предбанничек – положить одежду, а дальше уже моечная, с печью, вмазанными котлами. Рывком отлепил он взбухшую дверь, шагнул в густо заклубившийся пар, ничего в нем не различая. Только через время, когда пар порассеялся, увидал он, где стоит: блеклое белое пятно единственного окошка, мокрые, распаренные кипятком доски пола, ушаты с мыльной водой, лавку, и на лавке – Василису.
«… Уже видно, как наши пули секут ветки, сосновую хвою. Каждый картечный выстрел Афанасьева проносится сквозь лес как буря. Близко, в сугробе, толстый ствол станкача. Из-под пробки на кожухе валит пар. Мороз, а он раскален, в нем кипит вода…– Вперед!.. Вперед!.. – раздается в цепях лежащих, ползущих, короткими рывками перебегающих солдат.Сейчас взлетит ракета – и надо встать. Но огонь, огонь! Я пехотинец и понимаю, что́ это такое – встать под таким огнем. Я знаю – я встану. Знаю еще: какая-то пуля – через шаг, через два – будет моя.
«…– Не просто пожар, не просто! Это явный поджог, чтобы замаскировать убийство! Погиб Афанасий Трифоныч Мязин…– Кто?! – Костя сбросил с себя простыню и сел на диване.– Мязин, изобретатель…– Что ты говоришь? Не может быть! – вскричал Костя, хотя постоянно твердил, что такую фразу следователь должен забыть: возможно все, даже самое невероятное, фантастическое.– Представь! И как тонко подстроено! Выглядит совсем как несчастный случай – будто бы дом загорелся по вине самого Мязина, изнутри, а он не смог выбраться, задохнулся в дыму.
Произведения первого тома воскрешают трагические эпизоды начального периода Великой Отечественной войны, когда советские армии вели неравные бои с немецко-фашистскими полчищами («Теперь — безымянные…»), и все советские люди участвовали в этой героической борьбе, спасая от фашистов народное добро («В сорок первом»), делая в тылу на заводах оружие. Израненные воины, возвращаясь из госпиталей на пепелища родных городов («Война», «Целую ваши руки»), находили в себе новое мужество: преодолеть тяжкую скорбь от потери близких, не опустить безвольно рук, приняться за налаживание нормальной жизни.
Произведения первого тома воскрешают трагические эпизоды начального периода Великой Отечественной войны, когда советские армии вели неравные бои с немецко-фашистскими полчищами («Теперь — безымянные…»), и все советские люди участвовали в этой героической борьбе, спасая от фашистов народное добро («В сорок первом»), делая в тылу на заводах оружие. Израненные воины, возвращаясь из госпиталей на пепелища родных городов («Война», «Целую ваши руки»), находили в себе новое мужество: преодолеть тяжкую скорбь от потери близких, не опустить безвольно рук, приняться за налаживание нормальной жизни.
Когда Человек предстал перед Богом, он сказал ему: Господин мой, я всё испытал в жизни. Был сир и убог, власти притесняли меня, голодал, кров мой разрушен, дети и жена оставили меня. Люди обходят меня с презрением и никому нет до меня дела. Разве я не познал все тяготы жизни и не заслужил Твоего прощения?На что Бог ответил ему: Ты не дрожал в промёрзшем окопе, не бежал безумным в последнюю атаку, хватая грудью свинец, не валялся в ночи на стылой земле с разорванным осколками животом. Ты не был на войне, а потому не знаешь о жизни ничего.Книга «Вестники Судного дня» рассказывает о жуткой правде прошедшей Великой войны.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Излагается судьба одной семьи в тяжёлые военные годы. Автору хотелось рассказать потомкам, как и чем люди жили в это время, во что верили, о чем мечтали, на что надеялись.Адресуется широкому кругу читателей.Болкунов Анатолий Васильевич — старший преподаватель медицинской подготовки Кубанского Государственного Университета кафедры гражданской обороны, капитан медицинской службы.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.
Эта книга посвящена дважды Герою Советского Союза Маршалу Советского Союза К. К. Рокоссовскому.В центре внимания писателя — отдельные эпизоды из истории Великой Отечественной войны, в которых наиболее ярко проявились полководческий талант Рокоссовского, его мужество, человеческое обаяние, принципиальность и настойчивость коммуниста.
Роман известного польского писателя и сценариста Анджея Мулярчика, ставший основой киношедевра великого польского режиссера Анджея Вайды. Простым, почти документальным языком автор рассказывает о страшной катастрофе в небольшом селе под Смоленском, в которой погибли тысячи польских офицеров. Трагичность и актуальность темы заставляет задуматься не только о неумолимости хода мировой истории, но и о прощении ради блага своих детей, которым предстоит жить дальше. Это книга о вере, боли и никогда не умирающей надежде.