У Черных рыцарей - [13]

Рука Нунке легла на руку жены:

– Пойдём, Берта! Не стоять же нам здесь вечно.

– Мне кажется, что это не картина, а моё собственное видение.

– Тебя загипнотизировали золотые герцога Веллингтона. По мне, так ничего особенного. Живопись на религиозные темы оставляет меня совершенно равнодушным.

– Но ведь важна не тема, а исполнение. Здесь речь идёт о человеке с его вечным стремлением к идеалу… так мне кажется.

– Вот-вот, кажется. А ты погляди трезвыми глазами.

«Какие они разные с доном Эмилио! – грустно подумала Берта. – Тот весь перевоплощается, когда речь идёт о чём-то близком его романтической душе… А Иозеф… он всем своим существом прикован к земле, ко всему обыденному…»

Нунке не догадывался, что в этот день жена впервые посмотрела на него критически, и это было началом краха его семейной жизни.

«Он заботится лишь о карьере… для него на первом плане деньги… Какая самоуверенность при полной ограниченности!.. Вульгарная фамилия „Нунке“, которую он себе выбрал, подходит ему как нельзя лучше… И вообще, что это за таинственная работа, о которой он избегает говорить? Любовь для него лишь физиологический акт, не более… Он много ест – это противно!.. Красив ли он? Красивая вывеска над лавчонкой стандартных вещей… Ты когда-нибудь видела, чтобы он увлёкся книгой? Возможно, у него была и есть любовница – его ласки становятся нескромными… А эта привычка курить дома дешёвенькие сигары!..»

Изо дня в день отмечая про себя всё новые и новые недостатки мужа, Берта невольно сравнивала его со своим новым другом. «Как отлично дон Эмилио разбирается в живописи! Не напрасно в здешнем музее его встречают с таким уважением… У него утончённый вкус, а держится он как настоящий аристократ… Всё схватывает с полуслова, ибо сам тонко чувствует… Очевидно, дон Эмилио пережил какую-то личную драму, иначе его лицо не было бы так печально… Какие красивые у него глаза, какие тонкие черты! Седина на висках даже идёт ему… У Эмилио большая практика, но в основном в бедных кварталах – это говорит о добром сердце и пренебрежении к деньгам… Упаси боже заболеть! Иозеф тогда непременно обратится к дону Эмилио, а она ни за какие сокровища в мире…»

Поняв, что неравнодушна к дону Эмилио, Берта испугалась. Какой позор! Замужняя женщина… дочь таких солидных родителей… Надо положить конец прогулкам, пока она ещё властна над своими чувствами.

Под всяческими предлогами Берта стала избегать встреч с доктором вне дома, хотя, оставаясь одна в своём патио, отчаянно тосковала. Вечерние выходы вместе с Нунке в театр, в ресторан или к знакомым только раздражали её.

– Ты стала чересчур раздражительна, Берта! – заметил Нунке. – Возможно, это объясняется тем, что в нашей жизни может появиться… – Он не закончил, заметив, как побледнела жена. – Ты боишься, что это произойдёт далеко от родного дома? – спросил он с несвойственной ему нежностью.

Тон, каким это было сказано, встревожил Берту.

«Я чудовище! – подумала она. – Это кощунство горевать об Эмилио, когда я ношу под сердцем ребёнка Зефи! Мне надо бежать из Севильи, избавиться от её чар… Возможно, всё, что я чувствую, лишь нарушение психики, которое объясняется моим положением… Безусловно, это так…»

Решение вернуться в Берлин успокоило Берту. Чтобы проверить себя, она послала дону Эмилио коротенькую записочку с просьбой прийти.

– Я была в плохом настроении и отвратительно вела себя с бедным Зефи и с вами, милый мой друг. Вы не сердитесь?

– Только огорчаюсь, что надоел вам своими древностями, – отвечал доктор. – Такой молодой очаровательной женщине надо ощущать пульс современной жизни, а не прислушиваться к шорохам прошлого… Хотите, я покажу вам другую Севилью? Весёлую, шумную и не совсем обычную.

– Я уже сейчас умираю от любопытства! Куда же мы направимся?

– На правый берег Гвадалквивира, в предместье Триану.

– В Триану? – Нунке, присутствовавший при этом разговоре, высоко поднял брови. – А я было собрался присоединиться к вашей компании!

– Вы с этого берега видите лишь трубы её фабрик и заводов. А я покажу вам совсем другое: своеобразное государство в государстве, владения гитанос. Даже нас, местных жителей, которые так любят яркие наряды и украшения, всё там поражает богатством красок, цветов и оттенков, до боли в глазах пёстрых, иногда неправдоподобных и всегда манящих. О туристах я уже не говорю…

– Гитанос? То есть цыган? Ведь они же кочевники? – удивился Нунке. – Я не представляю их без кибиток.

– В южной Испании, и особенно в Севилье, есть оседлые цыгане. Их старались приучить к работе на фабриках и заводах и потому разрешили поселиться в Триане, но с работой ничего не вышло. Они держатся в стороне, потому и сберегли свою самобытность во всей её первозданности. Многочисленные цыганские семьи фактически составляют один большой род, где так перепутались родственные отношения, что только самые старые из них помнят, кто кому приходится троюродным братом или четвероюродной сестрой. Что же касается ещё более дальних родственных связей, таких, как сват, пятиюродная тётя или дядя, то тут сам черт ногу сломит, если попробует точно восстановить, кто кому кем доводится… Своеобразный, совершенно своеобразный мир!