Тюрьма - [57]

— Да не трогайте же меня! — закричал Причудов.

— Но мы имеем дело с правдой жизни, а не с романом, в котором действуют быстроногие сыщики и ловко распределяющие улики прокуроры, — сказал Филиппов веско. — И если я когда-нибудь в романной форме опишу случившееся здесь, я четко укажу, что оба эти убийства находятся на разных полюсах и абсолютно противоположны друг другу.

— Интересно… — На крошечных губах прокурора расцвела снисходительная улыбка. — Почему же вы так думаете?

— Потому что судья — это одно, а осужденный — совсем другое.

— И судью вам не жалко, а о зэке вы скорбите?

— Пожалуйста, без морали, обойдемся пока, — отмахнулся Филиппов. — Всему свое время. Сейчас главное — устроить так, чтобы никто больше не пострадал.

Из наблюдений Якушкина, а он был внимателен и пристрастен, вытекало мягкое предположение, что майору нельзя отказать в благодушии, он в своей грубоватой манере добр, и совсем другое дело прокурор, тот определенно не собирался отступать, оставлять в покое так удачно и кстати наметившуюся жертву. Примешивалось еще то, что его впрямь вывело из себя трагическое происшествие с судьей Добромысловым, и он был готов разорвать на куски всякого, на кого падет хотя бы тень подозрения в участии в этом злодеянии. Участие Филиппову не припишешь, но клеймо идейного вдохновителя поставить вполне допустимо.

— Ваш образ мысли нетерпим! — возвестил прокурор категорическим тоном и вперил в директора испепеляющий взгляд.

— Ну, это вы слишком, — упрекнул прокурора майор Сидоров. — Терпим всякий образ мысли… лишь бы он не мешал жить окружающим и не портил объективную реальность.

Прокурор не уступал:

— А мне очень мешает жить, что Валерий Петрович так думает! Что он призывает к забастовкам! Что кровь судьи Добромыслова…

Майор предостерегающе поднял руки, повернув их ладонями к зарапортовавшемуся прокурору. Так он давал отпор домыслам, подтасовкам, уже крутившимся в прокурорской голове фальсификациям. Однако прокурор вошел в раж и буквально ввинчивался в полемику, которая, как ему представлялось, только разрастается и вот-вот примет характер, присущий большим и с необычайной строгостью, продуманностью и своеобразной пышностью устроенным трибуналам. Его полемический задор пресекло неожиданное появление подполковника Крыпаева, откомандированного министерством внутренних дел для улаживания конфликта в смирновском лагере. Говорим и описываем торопливо, судорожно, а между тем на сцену выдвигается само величие, сама грандиозность. Что-то подобное нередко случается в слишком уж замельчившей жизни; некие люди неожиданно становятся вехой, делают эпоху, на них нельзя, по крайней мере в первый момент, не взглянуть с некоторым подобострастием. Подполковник любил иной раз отпустить шутку, особенно в ситуациях, когда ему случалось рекомендоваться не без напряжения и вызванной внешними обстоятельствами натуги; говаривал, что служит «ну, в одном таком ведомстве и департаменте, пожалуй даже, что в министерстве». Шутка не Бог весть какая, а все же робкую душу некоторым образом бередящая, встряхивающая.

Все стихло в кабинете. Категорически, можно сказать, струсил при возникновении подполковника Орест Митрофанович. Каким-то образом вошедший сразу предстал перед ним в ореоле величия, гордым офицером, походя наступающим на горло его, Ореста Митрофановича, песне; этого было достаточно, и не хотелось очутиться в тисках фантазии о Крыпаеве как о большом человеке, победительно переступающем через его труп. На самом деле это был невысокий стройный человек, красный цвет лица которого свидетельствовал не то о пристрастии к спиртному, не то о неодолимом гигиеническом искушении слишком часто натирать его мочалкой. Прокурор решил тут же завоевать подполковника на свою сторону и поведал о провокационных делишках Филиппова. И этот человек называет себя директором, патетически воскликнул он под занавес своего доклада. Подполковник признал, что перечисленные делишки заслуживают детального изучения и, в идеале, порицания, но посоветовал пока не углубляться в эту тему, спокойно разъяснив отпрянувшему в недоумении и испуге прокурору, что директор по неопытности мог всего лишь искренне заблуждаться относительно конечных результатов своих действий. Умозаключения Крыпаева показались беспокойному прокурору белибердой, а сама его позиция непростительно мягкой, подразумевающей какие угодно попустительства, и он ударился в рассуждения о нецелесообразности пребывания директора «Омеги» на территории колонии, которую он и привел в столь возбужденное состояние. Тогда подполковник Крыпаев показал, кто здесь теперь главный. Он нетерпеливым жестом оборвал прокурора, повернулся к нему спиной и все так же негромко, но строго произнес:

— Займемся делом.

Глава пятая

Случилось так, что группа людей в погонах, поставленных торить и мостить путь к исправлению падших душ в смирновском лагере, пригрелась на регламентированных местах, собирательным образом которых вполне может служить административный корпус. Места обеспечивали постоянное довольствие, а там уж мало-помалу и у каждого по-своему зарождалось состояние удовлетворения, сытости, безмятежности, довольства своей участью, и нетрудно вообразить, как морщатся, охают и покрякивают эти уже сильно усыпленные люди, когда в их болоте внезапно начинается какое-то бурление и потряхиванье. По-своему пригрелась и группа людей в арестантских робах, но тут вопрос о довольстве сложнее, поскольку этим, прежде чем сколько-то торжествовать, довелось долго притираться, приспосабливаться, да и трудно представить, чтобы этот процесс, в силу, так сказать, текучести кадров, мог когда-либо остановиться и образовать по-настоящему устойчивое положение. Поэтому в этой группе, численно далеко превосходящей административную, всегда легко распознавалось довольство у одних и недовольство у других, всегда находились причины и для общего недовольства, а ко времени, в котором мы застаем смирновскую колонию, оно уже росло, как снежный ком. Для пущей убедительности сравнения того, что было прежде, с тем, что стало к моменту прибытия подполковника Крыпаева, можно предположить и лавину, страшно понесшуюся и все сметающую на своем пути. В сложившихся обстоятельствах бывшее мало интересовало подполковника, в его задачу входило сосредоточиться на настоящем колонии, а оно было, разумеется, неприглядным, иначе в голову никому в столице не пришло бы прислать в захолустный Смирновск такого блестящего офицера и искусного дипломата, как Крыпаев. И сам по себе момент, когда видим грозно и жутко несущуюся лавину и прибывшего с особыми полномочиями человека, который невозмутим и весь из себя как будто одно сплошь волевое решение лавину остановить, не может не поразить, момент, что и говорить, прекрасный и в высшей степени значительный. Для лагерной администрации это и сродни античному явлению бога из машины, и животрепещущий риск получить нагоняй, а бывшее прежде появление директора Филиппова и его команды покрывается паутиной и принимает облик унылой будничности, на фоне которой сама по себе фигура подполковника смотрится праздничным фейерверком.