Тюрьма - [52]

— Какие-то аллегории, и можно подумать, что только их нам не хватало, — недовольно поморщился Филиппов. — Обойдемся, однако…

— Вот что значит столичный взгляд на вещи, — восторженно подхватил Причудов, — и вот как — в обход! — делается карьера столичными людьми.

— Ну, опять шуточки, и ничего, между прочим, не в обход, что за чепуха! Мы для того и приехали сюда, чтобы предотвратить возможные эксцессы и проследить за соблюдением цивилизованных норм разрешения конфликта. А завтра ждем депутата, народного избранника, прямо из Москвы! Прибудет и какой-то большой чин из так называемых властных структур. Силы достаточные, и у тех, кто замышляет побоище, шансов мало, перспективы ничтожные!

Увлекшись, директор Филиппов вскочил на ноги и говорил так, словно выступал перед огромной аудиторией.

* * *

За чаем Орест Митрофанович рассказал московским гостям об убийстве судьи Добромыслова и о найденном в лагере трупе осужденного.

— Эти убийства как-то связаны между собой? — осведомился Филиппов, поудобнее устраиваясь в кресле.

— Да откуда же мне-то знать? — выпучил глаза толстяк.

— Человек пишущий, чтобы сладить сюжет для очередного опуса, связал бы запросто.

— Но я не пишущий!..

— Это заметно, — проговорил директор рассеянно. — О нет, — встрепенулся он, — я не упрекаю тебя за слабую деятельность в нашем направлении, то есть не вменяю ничего такого, деятельность как раз видна, одна эта твоя встреча с майором дорогого стоит… Я рассуждаю вообще…

— Встреча с майором это так, пустяк, — возразил Причудов сухо, поджимая губы. — Ничего не дала. Что бунт подавят, и без майора известно.

Якушкин вмешался в разговор столичного главы и провинциального резидента.

— Я ведь немножко сродни типу хорошо описанного в нашей литературе лишнего человека, — сказал он. — Мне пристало произносить речи, был бы повод.

— А повод всегда найдется, — снова приободрился, подобрел Орест Митрофанович.

— Но только и слышишь, что об убийствах, а разве это достойный повод для такого человека, как я? Расчеты прожектеров от юриспруденции на исправление осужденных в лагерях, запавшие в память намеки некоторых литераторов на возрождение мыслительных способностей перед казнью, мечты о чудесном преображении масс в виду светлого будущего — все это чепуха. Человек рождается либо с аппаратом, создающим мысли, либо без него. Борьба идет не столько между добром и злом, сколько между умными и глупыми. Вот только аппарат со временем портится, а глупости хоть бы что. Мы на грани вырождения.

Слушатели, потупившись, принялись обдумывать услышанное.

О начальнике колонии майоре Сидорове некоторые отзывались как о рохле, утверждали, что из бравого некогда офицера он давно уж превратился в некий студень. Как бы то ни было, перед штатскими этот человек умел показать себя с лучшей стороны, тотчас внушить им мысль: вот образцовый вояка! Моложавый и подтянутый, убедительный, если принять во внимание его великолепную офицерскую выправку, встретил майор столичных правозащитников на редкость любезно. Едва они вошли в его кабинет, он стремительно выбежал из-за стола и с необычайным воодушевлением потряс руку Филиппову, а затем и журналисту, которого воспринял как старого доброго знакомого — виделись на освящении молельни. Облик его говорил, казалось: вот, я старый служака, дослужился, правда, всего лишь до майора, сижу тут в чистеньком кабинете, мебель прекрасная, выдержанная в строгом стиле, а в окне, обратите внимание, сосредоточен, как в фокусе, отличный обзор пребывающей в моем ведении колонии, бунтует нынче народец, что есть то есть, но мы ничего, не жалуемся, погодка, между прочим, чудесная, весна, весна, в общем, живем помаленьку… Пожав мясистую руку Ореста Митрофановича, майор вдруг в какой-то задумчивости немного отстранился и, словно что-то беспокойно припоминая, устремил на толстяка умный, вопросительный взгляд.

— А вас я где-то видел…

— Я местный, — пояснил тот.

— Вот оно что! А я-то… Все думаю да гадаю, дай, думаю, угадаю, какой это такой человек и откуда он мне известен, а оно вон что, оказывается…

— Да вы мне пропуск на территорию лагеря недавно подписывали.

— А вот это врете.

— Как вру?

— В тревожное, как нынче, время на территории лагеря штатским быть не положено.

— Я с майором Небывальщиковым…

— Отлично, отлично… — Майор Сидоров потирал руки, совершенно не обременяя себя мыслями о Причудове и не слушая его, озабоченный лишь тайным желанием избавиться поскорее от гостей, этих настырных субъектов, которым Бог весть кто и зачем дал право вторгаться в его владения. — Ну что, друзья мои, пообедаем?

— Нет, — возразил Филиппов строго, — прежде всего дело.

Он старался подчеркнуть, что с начальником взбунтовавшегося лагеря должно говорить настороженно и пасмурно, гримаской какой-нибудь убедить в этом, однако подходящая никак не складывалась; сворачивать же кукиши в кармане было бы чересчур. Филиппов нахмурился.

— Дело? — воскликнул майор Сидоров удивленно. — Какое же у вас дело?

— Мы приехали для того, чтобы разобраться в причинах восстания…

— Ну, интеллигенция, как я погляжу, филологи, можно сказать, а Пушкина не читали, — перебил майор.