Тюрьма для свободы - [34]

Сразу же после того, как Рэн сел в тюрьму, мама вручила ему запечатанное письмо, которое было написано до того, как он родился, где-то на четыре месяца раньше. Было видно, что почерк принадлежит человеку, который писал дрожа и с передышками. Это было письмо отца, адресованное ему. Это было письмо, которое матери следовало бы вручить раньше, но она колебалась, не знала, как это сделать. Не читала письма: поклялась перед постелью умирающего, что вручит, но когда, не было сказано. Думала, что напишет сама письмо и передаст оба тогда, когда придет и ее время оказаться рядом с любимым. Передавая письмо, она призналась: «Я хотела, чтобы ты прочитал его письмо тогда, когда мы с небес будем следить за тобой и радоваться твоим успехам». Но это были лишь мечты, в реальности получилось иначе. «Я часто стану писать тебе письма», — промолвила в тот день под конец мать, вытирая белым платком слезы на глазах. — Хотя кто знает, какие еще сюрпризы может преподнести жизнь».

Письмо отца к сыну было маленьким, но именно тогда он понял, кем был отец, который ворвался в его жизнь с опозданием на целую вечность. Это письмо и помогло ему вначале адаптироваться к новой жизни. Отец писал:

«Где бы ты ни был, помни: мир принадлежит мужчинам. Женщина создана лишь для того, чтобы украсить нашу жизнь. Изначально мы жили без нее, не ведая, что такое творение возможно. Я часто думаю о сотворении Адама и Евы и о причине того, что она была создана красивой, умной и мыслящей иначе. Я не нахожу ответа. Может потом, когда-нибудь, в иной жизни, мне доведется понять. Не знаю, о чем тебе писать, ведь ты еще не родился, и не знаю, как к тебе обратиться. Ведь у тебя еще нет имени. Сказать: „Здравствуй, никто“, — тоже не могу. Ты еще даже не человек. Но ты — мой сын и будешь носить фамилию мою. Давать наставления не стану, просто скажу: будь умницей, береги себя и мать. Я умираю, не успев для тебя ничего сделать. Но буду молиться за тебя и следить, чтобы добро не оставило тебя своей милостью».

Рэн не дочитал до конца в тот день письма, отложил и посмотрел вокруг, потом тихо прошептал, но так, как будто отец должен был это услышать: «Папа, ты не тому молился». В ответ была лишь тишина, могучая и ничтожная, душераздирающая. Вырвавшиеся слова заставили его почувствовать ту необъяснимую любовь, которую он всю жизнь питал к отцу. Теперь он был в его объятиях, он держал письмо в своих руках и тихо произносил что-то, но это никому не дано было услышать. Отец был рядом, но очень далеко, в ином измерении.

Чем больше времени находился один, как в замурованном склепе, тем больше отдалялся от людей. Лишь во время еды выходил, общался с некоторыми из тех, кто тоже сидел в этой тюрьме. Никто не верил, что он не совершал преступления. Говорили с ним на тюремном жаргоне, к которому он постепенно стал привыкать. Подружился с одним бойцом, который объяснил ему законы и порядки и часто был рядом. Научили способу нелегальной связи между камерами, которую называли «конь», передавались и маленькие вещи. В карты играть он отказался. В итоге все приняли, что он мужик, и он понял, что здесь надо жить по понятиям, которые приняты негласным тюремным законом. Не обошлось и без драк. Один из арестантов, который сидел за распространение наркотиков, подошел к нему и что-то резко сказал, вроде того, что он является козлом. В тюрьме козел — каста очень низкая. Это те люди, которые согласились сотрудничать с законниками. Рэн уже знал это и понимал, что такое прощать нельзя. Оставалось одно: ударить, избить арестанта, что, по сути, очень опасно, но опаснее было пропустить сказанное мимо ушей. Последствий после драки не было. Конечно, потому, что Рэн повел себя правильно.

Со временем к нему пришло осознание того, что совсем один и без дела в камере сойдет с ума. И тогда день за днем стал исследовать углы комнаты, нашел мел и очертил четырехмерное пространство, определились три основные координаты, изменил видение комнаты в нужном для себя русле, соединил пространство со светом, который просачивался из окна, встал посередине и начал ждать. Ничего не случилось. Что-то было сделано не так. Он начал думать, но ничего не приходило ему в голову. Однако со временем стал понимать, что у него нет цели. А для того, чтобы была цель, он для начала должен был осознать, чего хочет. Для понимания же своего желания ему надо было бы попытаться определить для себя, кто он есть. И, задавшись этим вопросом, он заметит: «Вроде как обыкновенный человек: две ноги, две руки, голова, туловище, детородный орган. Возможно человек. Чувства, эмоции, ощущения, мысли?»

Когда-то, еще не так давно, но и это время невозможно было считать ближайшим, в руки Рэна попалась книга философа Алана Уотса. Теперь на память приходили отрывки из этой книги. Казалось только, что не он читал те строки, а Мастер. Померещилось, что сидит он по-прежнему перед учителем, слушает, как тот читает. Слышал отчетливо голос своего Мастера… Это было очень приятно… Мастер читал отрывок за отрывком тихим голосом, как будто открывал тайну, о которой следовало бы молчать. Временами он вовсе читал шепотом, и голос его еле доносился. Тогда Рэн напрягался в желании что-то услышать, а когда не понимал, то задавал вопросы. Естественно Мастеру было трудно услышать его, ведь в реальности они были отдалены друг от друга. Но порой самым лучшим ответом может быть молчание.