Тюремный вальс (стихи) - [10]
Возвращаться без трусов
Каждые субботы?
Звонит муж: приду встречать?
Не приходи, не надо,
Я сама могу домчать,
Ведь автобус рядом.
Но автобус не идет.
Он пропал куда-то?
А ее "москвич" везет
К дому, дом-то рядом!
Муж-мудак в окно глядит,
Ждет свою зазнобу.
В "москвиче" она сидит,
С шоференком оба
Насмехаются над ним.
Дятел косоглазый!
Проглядит глаза свои,
Не понявши сразу.
Он давно не нужен ей,
Да и был ли нужен?
С тонкой шишкою своей
Разве только мужем.
Обмануть ей дурака
Ничего не стоит,
Пусть в больнице он пока,
А соседи скроют,
Что к ней часто приезжал
Видный паренечек
И не раз с ней ночевал,
Не один разочек.
Муж, снимай скорей рога,
Отдавай другому.
Коли честь так дорога
Бей же по разводу!
2000 г.
Песнь о дубе
Дуб был раскидист и красив,
Земля в него вдыхала силу.
И света яркого прилив
С рассветом солнышко дарило.
Он на распутье трех дорог
Стоял задумчивый и гордый,
В тени укрыться странник мог,
Под той листвой - зеленой, твердой.
Гордился дуб своей красой!
Он вдаль кидал любовно взоры...
Он видел город молодой,
Поля, леса, седые горы.
Он много видел, много знал,
Дуб был царем лесной природы!
Он с ветром шелестя играл,
Поэты пели ему оды.
И вдруг не стало птичьих песен.
В испуге сник дремучий бор.
А по дороге с пылью вместе
Примчался смерч с далеких гор.
И молния вонзило жало
В кору красавца моего.
Качался Дуб, земля дрожала,
И с корнём вырвал смерч его!
Так на распутье трёх дорог
Лежал мой Дуб и встать не мог.
А ведь, бывало, в жаркий день
Прохладу он дарил и тень.
Иссохнул Дуб за много лет,
И здесь порой грустит поэт.
Тюремный вальс
Разговора не получилось. Павел Трофимов был апатичен и вял, реакция замедленна, ответы односложны.
Он смотрел мимо меня пустыми, казалось, невидящими глазами.
В углу камеры стоял надзиратель, тихонько похлопывая дубинкой по ладони. С приговоренными к смерти разрешалось общаться только в присутствии охраны.
Передо мной сидел двадцатидвухлетний парень со скованными наручниками руками.
Ничего не осталось от молодого отморозка, державшего в страхе весь район вокруг завода малолитражных двигателей.
Ночью он с подельниками поджидали припозднившихся прохожих, затаскивали их на пустырь, раздевали, снимали часы, отбирали деньги и убивали заточками.
Потом их повязали опера угрозыска. Следствие, суд, высшая мера четверым, а пятому, как малолетке, десять лет.
Я приехал писать о том, как заводской комсомол упустил пятерых товарищей по ВЛКСМ. Уговорили начальника тюрьмы, вопреки всем правилам, разрешить мне поговорить со смертником.
Но разговора не получилось.
- Все, пора, - сказал старшина-надзиратель, - вы уж извините, но больше он ничего не скажет, боится очень.
Я встал. Надо было что-то сказать Трофимову. Любая форма прощания не соответствовала обстоятельствам нашей встречи.
Поэтому я сказал:
- С наступающим Новым годом.
- Если доживу, - впервые за этот час с надеждой ответил он.
- А куда ты денешься, Трофимов, - усмехнулся старшина. - Кассация твоя в краевом суде, потом в республиканский пойдет, потом в Верховный СССР. Так что сидеть тебе у нас еще минимум год.
- Год? - радостно переспросил Трофимов.
- Год, год, - ответил старшина и рявкнул: - Руки!
Я вышел. В камеру выдвинулся второй надзиратель.
Дежурный офицер провожал меня к начальнику тюрьмы.
- Посмотрите, как мы к Новому году готовимся,_- улыбнулся он. Мы шли по длинному коридору, мимо одинаковых дверей с "кормушками" и глазками "волчков".
- Тюрьма у нас старая. Бывший каторжный острог. Ее здесь поставили при Александре II.
Мы шли по коридору, в стены которого больше чем за век насмерть впитались запахи параши, плохой пищи и человеческого пота. И горе людское впиталось навечно в эти стены.
Начальника тюрьмы подполковника Назарова мы нашли в библиотеке.
Он руководил немного не свойственным его профессии процессом. Под зорким командирским оком зеки из хозобслуги делали новогодние гирлянды.
- Видите, чем приходится заниматься, - странно, одной половиной лица, улыбнулся Назаров.
Вторую пересекал рваный шрам от кастета. Давно, когда он был начальником отряда "на зоне", там начался бунт. "Мужики", устав от издевательств воров, начали убивать урок. Вот тогда и заработал подполковник "знак мужского отличия" - так называл шрамы наш начальник училища.
- Разговор не получился? - спросил он меня.
- Да.
- Вы рано приехали, Трофимов еще в шоке. посидит полгода в ожидании помилования, разговорится.
Внезапно, совсем рядом, заиграл щемяще и грустно аккордеон и сильный мужской баритон с чуть блатной интонацией запел:
Звон проверок и шум лагерей.
Никогда не забыть мне на свете,
Изо всех своих лучших друзей
Помню девушку в синем берете.
- Слышите? - довольно сказал подполковник. - Это "Тюремный вальс", старая, еще со времен Беломорско-Балтийского канала, уркаганская песня.
А совсем рядом тосковал красивый мужской голос. И столько горя и нежности было в нем, что в библиотеке все затихли, прислушиваясь к нему.
- Готовим новогодний концерт, - сказал Назаров.
- Здорово поет.
- Знаете, - Назаров достал сигарету, - я уже двадцать с гаком лет с ними работаю, столько талантов перевидал. Среди зеков есть замечательные художники, замечательные певцы, прекрасные поэты. Только вот одно плохо засасывает их зона. Она как болото. А на волю вышел - закон воровской исполняй. А потом опять суд, этап, да за колючку. Вот там и остаются таланты.