Тысячелетняя ночь - [78]

Опустив руку, она снова повернулась к окну. На окне, ударяясь о его узкую свинцовую оправу, вдруг тонко зазвенела муха, этот звук иглой пронзил тишину, притаившуюся под каменными сводами. Костлявая старческая рука с наступающими жилами вздрогнула, но в следующую минуту ещё крепче сжала кинжал, скрывая его в складках минной монашеской одежды.

— Он, — тихо проговорила старуха, — мужицкий барон, граф челяди и…

Сгорбившись, медленными шагами, точно вдруг только теперь познавшими тяжесть лет, она перешла комнату и, остановившись перед дверью, стукнула в неё свободной рукой.

— С ним угаснут слава и позор нашего рода, ибо ни сына, ни дочери… — продолжала мать Урсула, как бы бессознательно говоря с кем-то невидимым, стоявшим перед ней. Но, встретившись с испуганным взором отворившей дверь послушницы, она вздрогнула.

— Скажи сестре Гельвизе — пусть остаётся в своей келье, — проговорила сухо. — К больному страннику пойду я сама.

И с этими словами она твёрдо ступила на сбитые каменные ступени узкой башенной лестницы…

Длинная и низкая, со сводчатым потолком, монастырская трапезная скорее походила на коридор. Окна, расположенные в боковой стене, выходили во внутренний сад, в котором старые яблони и груши перемежались с грядками рассаженных искусной рукой лекарственных растений. Даже самые красивые из них были посажены только с лечебными целями: не в характере матери Урсулы было бы разрешить монахиням суетные забавы. Белоснежные лилии с золотыми серединками, настоенные в вине, помогали от укуса змеи, корни ириса излечивали лихорадку… И всё же многие растения на грядках не только целили, но и радовали глаз.

Издавна монастырь святой Радегунды славился врачебным искусством своих монахинь, но вход больным разрешался только утром. Поэтому в этот необычный вечерний час в обширном низком зале с узкими столами и деревянными скамейками путники были одни. Опустив седую голову на скрещённые на столе руки, больной, казалось, не был расположен к разговору, и товарищи, отойдя к окну, тихо перешёптывались, не беспокоя его. Однако легко было заметить, что он со всё возрастающим волнением прислушивался к малейшему звуку за стенами трапезной.

Дверь в глубине зала вдруг скрипнула и отворилась. Высокая тёмная фигура на минуту задержалась в ней, продолжая держаться рукой за кованую ручку.

— Прикажи твоим спутникам удалиться! — промолвил низкий, слегка охрипший голос.

Больной быстро поднял голову и так же быстро встал, почти вскочил со скамейки, но тут же пошатнулся и тяжело опёрся рукой о стол. В одно мгновение Аллен оказался рядом, но Робин ласково отстранил его руку.

— Приказывать братьям моим не могу, — тихо проговорил он, — но прошу вас оставить нас одних… — он не решился договорить, лишь умоляюще взглянул на удивлённое лицо Аллена и безмолвную фигуру Гуга.

Недоуменную тишину нарушило нетерпеливое движение матери Урсулы.

— Идём, Аллен, — со вздохом проронил Гуг. — Почтенная сестра, просим дать знать, когда нам можно будет вернуться…

Последние слова он договорил уже переступая порог и собирался почтительным поклоном подтвердить свою просьбу, но вдруг осёкся: его поразило лицо старухи, к тому же оно показалось ему знакомым…

Ответом на пронзившую его догадку был лишь стук тяжёлой двери.

Вздрогнула притаившаяся под сводами трапезной полутьма, и на мгновение утомлённым глазам Робина представилось, что с приближением к нему тёмной монашеской фигуры гасли последние закатные лучи. Но тут же, почти в детском порыве, он протянул вперёд руку:

— Ты пришла сама, — проговорил он, — благодарю тебя, я…

Монахиня стояла перед ним на расстоянии протянутой руки, но ни словом не отозвалась она на его приветствие и самые складки её одежды, как и лицо, хранили каменную неподвижность.

— Настоятельница монастыря святой Радегунды, — проговорила она низким бесстрастным голосом, — пришла узнать, какую помощь может она оказать путнику, занемогшему в дороге.

Одну минуту взгляд Робина ещё искал ответа на лице пришедшей, затем больной со вздохом отвернулся и опустил голову.

Каменные складки чёрной одежды дрогнули еле приметно, в том месте, где скрывали они руку, державшую кинжал.

— Тело своё хотел поручить ты заботам наших сестёр-врачевательниц, — горло говорившей неожиданно сжало мгновенное волнение. — Протяни же руку, я выпущу тебе испорченную кровь и с нею недуг твой оставит тебя.

С этими словами рука, державшая кинжал, освободилась из складок одежды. Слабая улыбка пробежала по губам Робина и исчезла, не отразившись в глазах, устремлённых на серебряные резные ножны, но протянутая им рука не дрогнула, когда остриё кинжала коснулось её, кольнув, словно жало змеи, и густая тёмная кровь показалась из вскрытой вены.

Кинжал и ножны упали на пол, тёмные складки одежды колыхнулись перед внезапно помутневшими глазами Робина и стук поспешно захлопнутой двери сопровождался ржавым визгом ключа. В полутёмном зале снова воцарилась полная тишина…

Румяное яблоко сорвалось с отодвинутой Алленом ветки и исчезло в густой траве.

— Она ушла, Гуг! — проговорил он, заглядывая в окно трапезной. — Она почти бежит. Уж не случилось ли чего с капитаном?