Тысяча и одна ночь. Том VII - [45]

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста седьмая ночь

Когда же настала четыреста седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ади прожил с Хинд, дочерью ан-Нумана ибн аль-Мунзира, три года, и жили они сладостнейшей и приятнейшей жизнью, а затем ан-Нуман разгневался на Ади и убил его. И Хинд горевала о нем великим горем, а потом она построила себе монастырь в окрестностях аль-Хиры и сделалась монахиней и сидела там, рыдая и оплакивая Ади, пока не умерла. И монастырь её известен до сих пор в окрестностях аль-Хиры.

Рассказ о Дибиле и Муслиме ибн аль-Валиде (ночь 407)

Рассказывают, что Дибиль аль-Хуэаи[38] говорил: «Я сидел у ворот квартала аль-Карх, и прошла мимо меня невольница, лучше которой и стройнее станом я не видывал, и она изгибалась на ходу и, изгибаясь, пленяла смотрящих. И когда мой взор упад на неё, мною овладело искушение, и душа моя задрожала, и я почувствовал, что сердце вылетает у меня из груди, и я произнёс, намекая на неё, такой стих:

«Глаза мои слезы льют струёю,

И сон моих век стеснён тоскою».

И девушка посмотрела на меня и отвернула лицо и быстро ответила мне таким стихом:

«То мало для тех, кого призвали,

Взглянув на них, взоры глаз истомных».

И она ошеломила меня быстротой своего ответа и красотой речи, и я сказал ей во второй раз такой стих:

«Но будет ли царь мой мягок сердцем

К тому, чья слеза струёю льётся?»

И девушка быстро ответила мне, без промедления, таким стихом:

«Коль хочешь от нас любви добиться, –

Любовь между нами долг взаимный».

И в мои уши не проникало ничего слаще этих слов, и я не видел лица ярче её лица. И я переменил в стихотворении рифму, чтобы испытать её, и, дивясь её словам, сказал ей такой стих:

«Как посмотришь ты, не порадует ли время

Единением, не сведёт ли страсть со страстью?»

И девушка улыбнулась (а я не видел рта прекраснее, чем у неё, и уст, слаще её уст) и быстро, без промедления, ответила мне таким стихом:

«Что же времени до суда меж нами, скажи ты мне?

Ты – время сам и встречей нас обрадуй».

И я быстро поднялся и стал целовать ей руки и оказал: «Я не думал, что время подарит мне такой случай. Идя же до моим следам без приказа и не испытывай отвращения, но по своей милости и из жалости ко мне».

И затем я подошёл, и она пошла сзади, но у меня не было в то время жилища, где я согласился бы встретиться с такой, как она. А Муслим ибн аль-Валид[39] был моим другом, и у него было хорошее жилище, и я направился к нему. И когда я постучал в ворота, он вышел, и я приветствовал его и сказал: «Для подобного времени приберегают друзей!» А он ответил мне: «С любовью и удовольствием! Входите!»

И мы вошли и увидели, что Муслим ибн аль-Валид в денежном затруднении, и он дал мне платок и сказал: «Отнеси его на рынок и продай и возьми, что нужно из кушаний и другого!»

И я поспешно отправился на рынок и продал платок и взял то, что было нам нужно из кушаний и прочего, а потом вернулся и увидел, что Муслим уже уединился с этой женщиной в погребе. И когда Муслим услышал меня, он подскочил ко мне и воскликнул: «Да воздаст тебе Аллах тем же, о Абу-Али, за ту милость, которую ты мне оказал, я да встретит тебя его награда, и да сделает это Аллах добрым делом из твоих добрых дел в день воскресения».

А потом он принял от меня кушанья и напитки и закрыл ворота перед моим лицом. И слова его разгневали меня, и я не знал, что делать, а он стоял за воротами и трясся от радости. И, увидав меня в таком состоянии, он сказал: «Ради моей жизни, о Абу-Али, кто это произнёс такой стих:

Спал я с нею, товарищ мой спал поодаль,

Телом чистый, но сердцем он осквернился».

И мой гнев на него усилился, и я отвечал: «Это тот, кто сказал такой стих:

Это тот, кто раз тысячу был рогатым,

Чьи рога возвышаются над Манафом»[40].

И потом я принялся его ругать и бранить за его безобразное дело и малое благородство, а он молчал и не говорил, а когда я кончил его бранить, он улыбнулся и сказал: «Горе тебе, дурак! Ты вступил в моё жилище, продал мой платок и истратил мои деньги. На кого же ты сердишься, о сводник?»

И он оставил меня и ушёл к женщине, а я сказал: «Клянусь Аллахом, ты прав, относя меня к дуракам и сводникам!» И потом я ушёл от его ворот в великой заботе, и её след остаётся новым в моем сердце до сегодняшнего дня. И я не получил той женщины и не слышал о ней вестей».

Рассказ об Исхаке Мосульском и девушке (ночи 407–409)

Рассказывают, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил: «Случилось так, что мне наскучило постоянно быть во дворце халифа и служить там, и я сел верхом и выехал утром, и решил объехать пустыню и прогуляться, и сказал моим слугам: «Когда придёт посланный от халифа или кто другой, скажите ему, что я с утра выехал по одному важному делу и что вы не знаете, куда я уехал».

И потом я отправился один и объехал город, а день был жарким, и я остановился на улице, называемой аль-Харам…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста восьмая ночь

Когда же настала четыреста восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил: