Супермен уже присвоил темно-синий, а черный цвет Бэтмена не годится: только представьте, подхожу я к пациенту в костюме служащего похоронного бюро и говорю: “Мы вами займемся…”
В отделении скорой помощи, прежде чем попасть в мужскую раздевалку, нужно пройти мимо женской. Прежде чем почувствовать запахи пота, дешевого приторного дезодоранта и старых потных носков, ощущаешь аромат душистого масла и губной помады. Мир всегда был поделен надвое: они моются, а мы густо обмазываемся парфюмами…
В мой халат въелся запах шестого этажа. Буду стирать его хоть сто раз, чтобы не осталось следов моего пребывания наверху…
Жар-птица заупрямилась и не желала уступать:
– Никакого морфина! Я буду в сознании до конца, не хочу, чтобы мысли путались.
Персонал отделения и я пытались ее урезонить. Мы рассуждали так: она страдает, мы пытаемся ей помочь.
Она посматривала на нас снисходительно, потому что знала правду: и я, и лечащие врачи добивались ее согласия, желая успокоить самих себя, потому что смерть мучительна и страшна: не важно, что мы сталкиваемся с ней каждый день, она день за днем все так же нас пугает. Каждая медсестра или сиделка, заходя в палату, старалась внести свой вклад в общее дело:
– Обезболивающие не нужны? Вы уверены?
Или:
– Не можем же мы оставить вас в таком состоянии!
Вчера я, видимо, перегнул палку, Жар-птица повысила голос и с видом матери, читающей нотацию сыну, похлопав меня по щеке, произнесла:
– Напрасно вы все беспокоитесь: мое состояние свидетельствует не о том, что я скоро умру, а о том, что моя жизнь подошла к концу. Вот так-то: не смерть, а конец жизни. Очень просто. По ее понятиям, разница колоссальная. Она безмятежно принимала боль и скорый конец. Думаем ли мы когда-нибудь о смысле некоторых слов? Они причиняют боль, как ожог, но имеют глубокий смысл.
Около 9 часов,
внизу, суета вокруг носилок
Для садовых работ дисковая пила – штука полезная. В отделении скорой помощи становится понятно, что она также без труда отпиливает куски человеческого тела. Месье Ахав встал пораньше: хотел обрезать елку. Лучше бы он снова лег спать: ель одержала победу. Он потерял предплечье левой руки, немного ниже локтя. Отныне никаких одиноких удовольствий, разве что он правша или состоит в кассе взаимопомощи…
Привычные к тому, что уход за садом превращается в кровавую бойню, мы деловито хлопотали вокруг пациента, не совершая лишних движений, хладнокровно, слаженно. Словно играли по нотам.
Я поймал на лету несколько фраз. Потом прочту их пациентке из седьмой палаты.
– Без руки какой теперь кайф?
– Думаешь, они ее пришьют?
– Кого?
– Не кого, а руку!
– А она где?
– Видишь пакет из супермаркета? Она в нем.
– Смотри-ка, на ней часы “Касио”. Ходят…
– Потому что марка немецкая!
– “Касио”? Не немецкая, а испанская – на “о” заканчивается.
– Отрублена наискосок.
– Пришить не смогут. Или эта будет короче другой…
– Да ладно! Знаешь, почему тиранозавры такие злые?
– Не знаю.
– У них передние лапы слишком короткие, они дрочить не могут.
– Месье Ахав, вы правша?
– К счастью, он правша.
Уточнение: месье Ахаву не придется отказывать себе в одиноких удовольствиях, даже если касса взаимопомощи закроется.
В приемном покое сидел пациент и жевал батончик “Марс”.
– Месье, что у вас?
– Большой палец на руке вывихнул.
Мимо провезли носилки с месье Ахавом и его окровавленной культей.
– Палец подождет, – проговорил мужчина, побледнев и засовывая в карман батончик. Иногда все слишком страшно и происходит слишком быстро. И ненароком скажешь бог знает что. Нельзя привыкнуть к тому, что рука валяется отдельно от тела, а тем более в пакете из супермаркета.
9 часов,
внизу, бокс 3
Мадам Медея принесла пятимесячного сына. Всего пять месяцев, а уже двенадцать килограммов.
Пытаюсь в этом чудище разглядеть младенца.
– Как вы его кормите?
– Из бутылочки.
Из бутылочки – это хорошо. Многовато молочной смеси – это еще ничего. А если вы ему в молоко мед добавляли и поили кока-колой из той самой бутылочки, то ни один врач этого не одобрит.
– Почему кока-колой, мадам?
– Он от нее лучше засыпает.
И молочные зубы у него, едва прорезавшись, сразу почернеют… Мне хотелось спросить, не покупает ли она ему сигареты “Житан” без фильтра и не варит ли двойной эспрессо. А может, дает хлебнуть виски с утречка?
Малыш лежал голый. Мамаша с гордостью воскликнула:
– Вы когда-нибудь такого видели?
Я подумал: “Да, в зоопарке!” Помолчал, потом произнес:
– Таких здоровых – никогда.
Усадил мамашу на стул и принялся объяснять все с самого начала.
10 часов,
наверху, палата 7
Мне хотелось выпить кофе или выкурить сигарету, но вместо этого я пулей помчался к ней.
Жар-птице перевалило за пятьдесят. Ее красота ушла. Хотя и страшилищем она не стала. Она была очаровательна. Сдержанна. Когда она начинала говорить, то словно загоралась изнутри и становилась неотразима.
– “Между колоколен протянул я канаты, между окон протянул гирлянды, от звезды к звезде – золотые цепи, и вот я танцую”[11].
– Это Рембо, – узнал я. – Написав эти строки, он бросил вызов абсолюту.
– Но все равно умер, – ответила она.
Эта женщина получала удовольствие от жизни. Получала удовольствие и много смеялась: в уголках глаз у нее лучились “гусиные лапки”.
