Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман - [39]

— Здесь мы получим все, что надо, — говорили мы.

С девяти тридцати до полудня мы еще на что-то надеялись, Фернандо разнообразил наше бдение походами за эспрессо в бар на Сандро Галло с получасовыми интервалами. Один раз он принес кофе и мне, китайскую чашку, блюдце и ложку, миндальный круассан, все на маленьком подносе.

— Симпатичный, — сказала секретарша о Фернандо, прежде чем пригласить нас вернуться в следующую субботу.

В следующую субботу и в субботу после той субботы, которые прошли таким же образом, изменения проявились лишь в том, что теперь мы ходили в бар вместе. Четыре недели мы не могли встретиться с директрисой. Лидо — остров с семнадцатью тысячами жителей, шестнадцать тысяч из которых проводят летнюю субботу на пляже, а в остальное время повторно смотрят «Даллас». Кому она так понадобилась? В пятую субботу мы были наконец удостоены аудиенции. Директриса — серая. Она вся серая. Ее кожа, губы, волосы, прямое мешковатое платье — цвета пепла. Она выдохнула серое облако, погасила сигарету и протянула серую руку в знак приветствия. Она изучала каждую страницу моего портфолио, мои документы вызывали у нее отвращение, как синька, промокшая в адском бульоне. Она курила. Фернандо курил. Секретарша вошла с пачкой бланков и тоже закурила. Я пыталась отвлечься созерцанием изображения святого сердца Иисуса. Мне было интересно, как долго я продержусь до смерти от рукотворного дыма, задыхающаяся от никотинового удара женщина, добросовестно глотавшая в течение десяти лет антиоксиданты, которую преследовали и брали в плен свободные радикалы? Очки директрисы неоднократно падали с кончика носа, в итоге она начала пользоваться очками Фернандо, которые лежали на ее письменном столе, но это не помогло.

Она закрыла портфолио и сообщила:

— Эти бумаги устарели и не имеют ценности. Законы изменились.

Я издала короткий пронзительный вопль.

— Устарели? Эти подготовлены в марте, а эти в августе, — сообщила я.

— Ах, моя дорогая, за шесть месяцев в Италии может измениться все. Мы — страна в движении. Меняются правительства и футбольные тренеры, все течет, как ни в какой другой стране мира, и вы должны этому научиться, моя дорогая. Вы должны вернуться в Америку, зарегистрировать местожительство, подождать год и заново оформить документы, — в ее голосе не было ни капли сочувствия.

Я боролась с обмороком. Сквозь шум в ушах до меня донеслись слова Фернандо:

— Ma è un vero peccato perchè lei è giornalista. Это настоящий позор, она ведь журналист.

Он сообщил, что я пишу для группы влиятельных американских газет, которые направили меня вести хронику моей новой жизни здесь, в Италии, и чтобы написать серию статей о моем опыте, о лицах, которые помогли мне найти верный путь. Особенно, внушал мой герой, редакторы интересуются историей моего брака. У нее есть крайний срок, синьора, крайний срок. Эти статьи будут читать миллионы американцев, и те, о ком она напишет, прославятся в Штатах. Директриса отодвинула очки Фернандо и водворила назад свои собственные. Она проделала эти манипуляции несколько раз, пока я глядела на Фернандо со смесью благоговения и отвращения. Он лгал не моргнув глазом.

— Я ничего не могу сделать, чтобы помочь вам, — произнесла директриса, впервые действительно глядя на нас. — Я проконсультируюсь в администрации. Не могли бы вы представить список газет?

— Я напишу все для вас, синьора, и пришлю в понедельник утром, — пообещал мой герой.

Директриса назначила нам встречу на следующую субботу, а там видно будет. Я начала понимать, что проблема не в итальянской бюрократии, поскольку решение зависело от администратора, что бы не вкладывалось в это звание, от его собственного отношения к коррупции, личного, как отпечаток большого пальца. Итак, дело было не в итальянской бюрократии, а в итальянских бюрократах. Фернандо решил припугнуть директрису «Ассошиэйтед пресс», заказавшей мне лично серию статей, и, таким образом, сотни и тысячи газет по всей Америке могли напечатать мои рассказы. Телеграмма была отправлена. Я полагала, что это дьявольщина. Я молилась, чтобы она сработала. Директриса телеграфировала в ответ: «Tutto fattible entro tre settimane. Venite sabato mattina. Все возможно в течение трех недель. Приходите утром в субботу».

— Что мы будем делать, когда она попросит дать ей прочесть статьи? — допытывалась я.

— Мы скажем, что Америка — страна в движении, что заказы меняются и что она должна понимать это, моя дорогая.

Государство уютно устроилось в наших карманах, но отпущение грехов от матери церкви оставалось в подвешенном состоянии. Мы узнали, что одной немногословной аудиенции в Курии Венеции для получения санкции церкви можно добиться только через таинственное исследование, «которое убедит священника в том, что пара намерена жить по церковным законам». Исследование религиозного прошлого Фернандо будет несложным, но со мной не поможет и инквизиция. Знают ли они имена и адреса моих церквей и священников в Нью-Йорке, Сакраменто и Сент-Луисе? Есть ли у них какой-нибудь гигантский папский интернет, откуда они могли бы извлечь мое имя и учесть все мои грехи? Я надеялась, что «намерение жить по церковным законам» не предусматривает отсутствие контроля рождаемости. Даже соберись я снова завести детей, я не желаю, чтобы кто-то решал за меня. Я сгибалась под грузом законов, старых и новых.