Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман - [3]

— Вы едете в Венецию? — спрашивал тоненький голосок на зачаточном итальянском, отвлекая меня от римских грез.

Я открыла глаза и увидела, что поезд вытянулся из Тибуртины. Две молодые, розоволицые немки запихали наверх объемные пакеты и устроились напротив.

— Да, — ответила я по-английски, обращаясь в пространство между ними. — Впервые.

Они были серьезными, застенчивыми, покорно изучали справочник Лоренцетти по Венеции и пили минеральную воду в прогревшемся, душном купе поезда, вырвавшегося из Рима на холмы Умбрии. Я снова закрыла глаза, вспоминая свою безмятежную жизнь на виа Джулия, где у меня была комната в мансарде старинного палаццо напротив Академии искусств. Я собиралась каждую пятницу спускаться в Тестаччо, чтобы насладиться вкуснейшими потрошками в «Да Феличе». Я делала бы утром покупки на Кампо дей Фьори. Я открыла бы двадцатиместную таверну, с единственным большим столом, за который садились бы торговцы и ремесленники — поесть добротной еды, приготовленной мною. Я взяла бы в любовники корсиканского принца. Его кожа была бы смугла, сам он беден, как я, и мы пошли бы вдоль Тибра навстречу нашей любви. И едва я начала рисовать в воображении изящные черты лица моего возлюбленного, в мои мысли вторгся визгливый голосок:

— А зачем вам в Венецию? У вас там друзья?

— Нет, друзей нет, — ответила я. — Думаю, я еду потому, что я никогда не была там и, наверное, должна побывать.

Я объясняла свои резоны скорее себе самой, чем попутчице. Я уже безнадежно потеряла лицо принца и парировала:

— А вам зачем в Венецию?

— Это так романтично, — вздохнула любознательная спутница.

Мои причины были не столь возвышенны — я ехала в Венецию, потому что меня послали туда собирать материалы для цикла статей. Две тысячи пятьсот слов о bacari, традиционных венецианских винных барах; еще две тысячи пятьсот к вопросу о постепенном погружении города в лагуну; и обстоятельный кулинарный обзор. Я предпочла бы остаться в Риме. Я мечтала возвратиться на мою узкую зеленую деревянную кровать в удивительной крошечной комнате под самой крышей на четвертом этаже отеля «Адриано». Я хотела спать там, просыпаясь от солнечного луча, играющего искрящимися пылинками сквозь щели в ставнях. В Риме мое сердце бьется по-другому, я не иду, а лечу и яснее вижу. Я чувствовала души домов, проникала в их древние тайны. Я люблю Вечный город, он одарил меня пониманием, что человек — только искра, едва заметный светлячок на фоне вечности. Мне нравилось, что за ланчем, затаив дыхание в ожидании жареных артишоков, я мечтала об ужине. А за ужином вспоминала персики, которые ждали в вазе с прохладной водой около моей кровати. Я почти восстановила лицо принца в своем воображении, как поезд въехал на Понте делле Либерта. Я открыла глаза, чтобы увидеть лагуну.

Тогда я, конечно, не представляла, как быстро восхитительная старая принцесса затянет меня в свои сети, как ослепит и закружит, как только она умеет, взрывая утро выстрелами золотого света, закутывая вечер в синие сумерки мечты. Я улыбнулась Паоло, мы понимали друг друга по-родственному, без слов. Он рядом — следит, чтобы мой чайник оставался полным.

Около одиннадцати тридцати штормовой ветер стих. Я надела ботинки, не потерявшие форму благодаря газетной бумаге. Влажная шляпа на все-еще-влажные волосы, все-еще-влажное пальто на плечи; я собиралась духом для обратного рывка к гостинице. Кольнула мысль, дрожью отозвавшаяся в сознании. Я пытаюсь припомнить, сказала ли незнакомцу, где мы остановились. Что со мной? Где моя невозмутимость? Как я ни очарована Венецией, доверять этому городу не стоит.

Кажется, я действительно сообщила незнакомцу название гостиницы, потому что, вернувшись, нашла стопку розовых посланий под моей дверью. Он звонил каждые полчаса от семи до полуночи, в последнем сообщении просил передать, что будет ждать в холле в полдень на следующий день, как раз в то время, когда мы должны будем ехать в аэропорт.

Утро встретило солнышком, которое не покидало нас в Венеции почти до конца пребывания. Я распахнула настежь створки окна навстречу дню, прозрачному и мягкому, будто извиняющемуся за вчерашнюю ночь. Одетая в черные бархатные брючки и водолазку, я спустилась вниз встретить Питера Селлерса, посмотреть ему в глаза и понять, почему мимолетная встреча с абсолютно незнакомым человеком так растревожила меня. Я не слишком понимала, как это выяснить, хотя бы потому, что он, кажется, не говорит по-английски, а единственная связная беседа, которую я могу поддержать на итальянском языке, — о кулинарии. Я спустилась раньше назначенного срока, поэтому вышла наружу вдохнуть свежего воздуха и обнаружила, что как раз вовремя — я наблюдала, как он поднимается по Понте делле Мараведжа, непромокаемый длинный плащ, сигарета, газета, зонтик. Я заметила его прежде, чем он меня. И мне нравилось то, что я видела.

— Stai scappando? Вы уходите? — спросил он.

— Нет. Я спустилась, чтобы встретить вас, — ответила я, главным образом, при помощи жестикуляции.

Я попросила друзей подождать, дать мне полчаса, самое большее час. У нас все равно оставался бы запас времени, чтобы взять водное такси до аэропорта «Марко Поло», и на регистрацию на трехчасовой рейс в Неаполь. Я смотрела на него. Я действительно впервые смотрела на него. Все, что я видела, — синий цвет его глаз. Они того же цвета, как небо, и вода сегодня, и как крошечные, ярко-синие ягоды, которые, по-моему, называют mirtilli, черника. Он держался одновременно застенчиво и доверчиво, и мы брели, куда глаза глядят. На мгновение мы остановились на Понте дель Академия. Он забыл, что у него в руках газета, выронил, наклонился за ней, и — стремительный укол зонтиком прямиком в толпящийся за нами народ. И так, одной рукой придерживая газету, а зонтик, все еще угрожающий прохожим, — другой, он хлопал себя по нагрудным карманам, карманам брюк, в поисках спичек. Их он нашел, затем начался поиск следующей сигареты, чтобы заменить ту, что только что вылетела из его рта в канал. Вылитый Питер Селлерс.