Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой - [6]

Я могла бы дотянуться до фруктового пирожного, ипа crostata, но Пьоджа не сводил с меня глаз, и я опасалась новых откровений об абрикосе, возлежавшем в собственном густом соку посреди хрустящей ватрушки. Я и так чувствовала, что он сорван с единственного в Тоскане дерева, где живут дриады.

Желая всем доброй ночи, мы увидели карабинеров, которые подсвечивали фонариками карту, объясняя албанцам дорогу до Венеции. Албанцы возвращались в Венецию. Мы — нет.

Все три года, которые мы прожили с Фернандо, наши путешествия неизменно оканчивались возвращением морем к нашему забавному жилищу на берегу. Но дом на пляже больше не ждал нас. Мы променяли его на конюшню. И хотя радушный прием, оказанный нам этим вечером, предвещал славную жизнь среди холмов, что могло бы сравниться с тысячей дней, прожитых в Венеции? Я так и не поняла, зачем мы лишили себя покровительства Светлейшей, зачем покинули ее блеск, поставив все на новое начало в этой засушливой стране.

Я понимала, что игра ведется по новым правилам. На этот раз у нас общая ставка. У нас не осталось ни дома, ни работы, и мы плохо представляли, какой станет новая эпоха в нашей жизни. Казалось, многое в ней напомнит нам о принятых обетах: «В радости и в болезни, в богатстве и в бедности». У Фернандо все еще кружилась голова от предвкушения и ничем не замутненных надежд. Он походил на ушедшего из дома ребенка, на мужчину, бежавшего от разочарований, от тупости слишком простой жизни и от проторенных, но по-прежнему утомительных путей.

Поднимаясь с ним по лестнице к нашей новой двери, я молчала, ощущая его радость. Кажется, ничто во мне не отзывалось ей, разве что я всякий раз хихикала, вспоминая Ассунту. Я радовалась за Фернандо, которому доставляла удовольствие новая игра, и гадала, куда девалась та половина меня, что жаждала приключений. Сумею ли я оживить ее? Остался ли в ней прежний жар, легко ли она скользнет в старую форму?

Я на минуту задержалась на крыльце, играя со своей тоской по Венеции. Я говорила себе: «Взгляни на этот тосканский ландшафт. Каждый мечтал бы здесь поселиться. В Венеции не растут кипарисы. И олив там тоже нет, и винограда, и овец, и лугов, и пшеницы, и подсолнечников, и даже маковых полей. Нет и зарослей лаванды, таких высоких, что в них можно играть в прятки».

Я старалась не думать о море, о розовом свете, о красоте Венеции, которым поражалась каждый день. Это хорошее место для нового начала, оно принадлежит двум сотням душ, и среди них теперь мы. Они, а теперь и мы цепляемся за этот клочок земли на границе Тосканы, Умбрии и Лацио. Я слышала, как Фернандо возится наверху, переставляя ящики. Он напевал, и голос был таким сладким.

Я вошла внутрь и первым делом направилась в выложенную бурой плиткой ванную, чтобы набрать воду. Когда мы опустились в ванильную пену, я осведомилась:

— А можно перекрасить керамическую плитку?

— Cristo, боже мой, — изумился Фернандо, — мы едва приехали, а тебе уже хочется перекрасить новехонький кафель. Что за стремление все менять?

— Мне не нравится бурый цвет.

— Che cos’e бурый? Что значит «бурый»?

— Цвет этих плиток. В нем смешан коричневый, зеленый и пурпурный. В общем-то, можно бы просто сиять эти плитки и заменить их сочной обожженной терракотой. Или повторить тот черно-белый узор, что был у нас в Венеции. Так и сделаем. Скажи по правде, тебе ведь под конец понравилась та ванная? Ну, давай. Так мы скорее почувствуем себя здесь как дома. Можно повесить барочные зеркала и настенные светильники, те, что висели у входной двери, и с корзиной красивых полотенец, мыла и свечей получится роскошный вид. — Но мой голос уже предвещал поражение.

— Зачем в ванной роскошь? Роскошь нужна для кремовых тортов. Роскошь для красивых женщин, — ответил он, обеими руками дернув меня за мокрые волосы.

Постель была неудобной. Она стояла косо, и одна сторона балдахина казалась выше другой. Но простыни и мой муж были прохладными и гладкими. Как чудесно отдохнуть после такого дня. Вытянуться, почти на чем угодно, лишь бы там кто-нибудь ждал, готовый обнять тебя, и молодую, и старую. Все, что с тобой есть и было давным-давно. Всю тебя.

Фернандо спал, а я лежала и вспоминала нашу рассветную хиджру, которая уже, казалось, осталась в прошлой жизни. Неужели это было только сегодня утром? Мне не хватало моря. Мне не хватало шелковистой ласки густого от соли воздуха. И прогулок, неловкого бега по мокрому песку на краю земли и снежной пены вокруг щиколоток. Бесполезно. Мне не уснуть. Я встала, накинула халат Фернандо и вышла посидеть на веранде.

Даже небо здесь другое, подумалось мне. Небо над лагуной — нежный купол над самой головой. Здешнее небо выше, свод ночи поднят на миллионы миль. В Венеции меня убаюкивали гудки кораблей. Здесь их сменило блеяние новорожденных ягнят.

Колокол деревенской церкви прозвонил четверть часа пополуночи. Первым моим другом в Тоскане стал колокол, который слышен четырежды за час. Верность. Что еще в скудном списке моих достояний? Кроме колокола, ягнят и ночного неба со мной была моя собственная история. Со мной осталась любовь моих детей, как с ними — моя. Мужчина, которого я люблю всем сердцем, спал в доме на желтой деревянной кровати. Со мной две моих руки, которые старше меня. И эта неуловимая дрожь предвкушения. Голос ундины у самого уха, в нем угроза и обещание, он наполняет меня смутным голодом. Где-то в моем сознании застряла заноза, она тихонько, но настойчиво царапается, сохраняет во мне любопытство, новизну. Вот на что я могу рассчитывать. Это мое утешение. Мое колдовство.