Тысяча бумажных птиц - [88]

Ей почти удается расслабиться под ярким осенним солнцем, но когда к ней подходит Джона, она вдруг понимает, что все забыла. Нет, конечно, не все. Она помнит его оранжевую куртку с деревянными пуговицами, но почему-то забыла, как звучат его шаги. Словно маленькое землетрясение. Он уже совсем близко, буквально в десяти шагах. Он улыбается ей и снимает вязаную шапку. Подходит к Хлое почти вплотную.

– Привет. – Он бьет шапкой себя по ладони. – Потрясающе выглядишь. Пройдемся?

Он подставляет ей локоть, чтобы она взяла его под руку, но она держит руки в карманах.

– Конечно. Куда пойдем?

– Может, к пагоде?

Они идут рядом, но Хлоя держится на расстоянии в шаг-полтора.

Джона хвалит ее инсталляцию.

– Замечательная концепция. Тебе удалось поразить воображение зрителей.

– Ты сложил птицу?

Она и так знает, что да. Она развернула каждую фигурку и внесла все надписи в каталог. Она сразу поняла, чьей была серая птица с нотами внутри.

– Да, – говорит он. – Не помню, какого цвета. – Он указывает на скамейку, стоящую между кленом и ясенем. – Давай присядем.

Ей не хочется останавливаться, но его улыбка такая надломленная, такая искренняя. Хлоя садится. Скамейка теплая, нагрета солнцем. Сады Кью наблюдают за ними и ждут.

У каждого были свои причины прийти на встречу. Шансы на провал и успех предприятия примерно равны. Он оборачивается к ней, и время, словно весы, застывает в шатком равновесии.

– Мы сидим на скамейке Эмили, – говорит он. – Эмили Ричардс.

Глядя на ее бледное лицо, он думает о тонком китайском фарфоре. В воображении рисуются пагоды, такие же ослепительно-синие, как глаза Хлои. Как не разбить это хрупкое блюдце, которое он держит в руках? У нее утонченные, выразительные черты. Он не знает, как рассказать ей о его прогулках с мертвой девочкой – о его сумасшествии. Он до сих пор не оправился от потрясения.

– Ты была последней, кто видел ее живой.

Она вцепляется в край скамейки, словно боится упасть. Боится, что ветер подхватит ее и унесет прочь.

Ему отчаянно хочется положить руку ей на колено.

– Я прочел это в газете. Почему ты мне ничего не сказала?

– Потому что, если бы я повела себя по-другому, то с ней ничего не случилось бы. Потому что я думала… – Она улыбается бледной улыбкой. – Я думала, ты меня возненавидишь.

Она неуверенно умолкает, а потом начинает рассказывать. С самого начала. Как однажды наткнулась на плачущего ребенка. Она рассказывает о сломанном стебле подсолнуха и бумажном кораблике. Джона пытается сообразить, с чего начать самому, и начинает с конца:

– Ты ни в чем не виновата.

Хлоя озадаченно хмурится. Он хочет погладить ее по лицу, словно так можно стереть морщины, тревоги и мрачные мысли.

– У меня были сны… то есть галлюцинации. Мой психолог сказал, такое часто бывает при затяжной бессоннице. – Он морщится и делает глубокий вдох. – Я ее видел, Хло.

Она усмехается:

– У тебя были видения?

Он тоже пытается усмехнуться.

– Я понимаю, звучит как бред сумасшедшего. Но послушай… Тебе когда-нибудь снились сны, после которых ты просыпаешься с ощущением, что там, в сновидении, тебе пытались сказать что-то важное? – Он по-прежнему мнет шапку в руках. – У нее был пресс для гербария. С засушенными ромашками, одуванчиками…

Хлоя качает головой:

– Откуда ты знаешь? Ты знал ее раньше?

– Нет.

Хлоя смотрит в пустоту. Наступает неловкое молчание. Он ждет, сомневается и ждет еще.

– Либо ты вправду сошел с ума, либо просто выдумываешь, чтобы я не… Ты действительно хочешь, чтобы я… Погоди. Ты же не веришь в привидения?

– Нет, не верю.

Они снова молчат. Хлоя по-прежнему не смотрит на Джону. И по-прежнему держится за край скамейки, как будто боится, что если его отпустить, то ее здесь ничто не удержит.

– Я сам не раз оставлял Милли одну, – говорит Джона. – Это могло бы случиться с каждым.

Она сидит, стиснув зубы. Вся напряженная.

– Но ты же сказал, это было не по-настоящему…

– Мой выбор был настоящим. – Он роняет шапку и кладет руку на руку Хлои. Они оба смотрят на ее обкусанные ногти. – Зря ты мне не сказала.

Она оборачивается к нему, и он видит слезы в ее глазах.

– Я была на ее похоронах. Но не смогла подойти к ее маме и сказать, что это я не уберегла ее дочку. Но она знала, кто я. Мы обе знали. Мы обе винили себя и друг друга.

– Прекрати себя винить.

– Тебе легко говорить.

Джона на миг закрывает глаза.

– Я ходил на Эрл-роуд, искал Гарри, – говорит он. – Мне сказали, ты тоже туда приходила.

Хлоя отвечает не сразу, но все-таки отвечает.

– Я его видела, – признается она. – Видела Гарри. В роще, где колокольчики. Он просто исчез. Но это смешно. Это…

– Помнишь, что ты мне говорила? Ты мне рассказывала об оригами и японских традициях. Ты сама говорила, что некоторые японцы верят в привидения, как мы верим в прогноз погоды.

– Господи. Ты сам себя слышишь? – Она пытается поймать его взгляд. – Я тебе не доверяю.

Он издает короткий смешок и поднимает руки, сдаваясь.

– Теперь ты знаешь, что это такое.

Он сказал это без злости, без желания обидеть или уязвить. Они смотрят друг другу в глаза, и ее лицо неуловимо меняется: небо, затянутое хмурыми тучами, еще не светлеет, но в нем уже есть надежда на свет.