Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд - [52]

Тот ответил вождю по-шайеннски, кажется, с уважением и даже услужливо, и начал пятиться назад. Но тут, будто что-то забыв, он остановился, обернулся и улыбнулся мне своей гнилозубой волчьей улыбкой. На сей раз он говорил на вульгарном, но поразительно беглом английском: «Я – Жюль-семинол, – сказал он, и голос его пробрал меня до кости. – Мы еще встретимся. И я обязательно сделаю с тобой то, что обещал». И побрел через пруд, больше не оглядываясь.

Позже я попыталась расспросить Маленького Волка о том ужасном человеке. «Сцу-сис-е-тцу» – был мне ответ: примерно таким словом шайенны называют свой народ. И несколько раз наискось рубанул указательным пальцем правой руки по пальцу левой – этим жестом они тоже определяют себя. «Шайенн? – удивленно спросила я по-английски. – Разве такое может быть?» Наверное, мой муж понял, что я задала вопрос, и, указав себе на левый бок, сделал движение, каким они определяют себя, и снова произнес сцу-сис-е-тцу, затем провел рукой по груди слева направо и сказал ве’бо’е – так на шайеннском зовется бледнолицый. «Значит, полукровка?» – догадалась я.

– О’ксеве’бо’е, – ответил вождь, кивая.

Мы прожили на своей стоянке еще несколько дней. После жуткой встречи с полукровкой Жюлем-семинолом я очень хотела, чтобы мы сменили место для лагеря – или вообще вернулись в лагерь. Но этого не произошло. Я потихоньку успокаивалась, но все же восприняла угрозы страшного человека близко к сердцу и отказывалась оставаться одна. Теперь, если муж идет на охоту, я иду с ним. Если он купается, я тоже иду к речке. Я всегда была не робкого десятка, но, по крайней мере, сейчас я ощущала себя в безопасности лишь в компании Маленького Волка. Кажется, его не очень беспокоит мое присутствие, и в самом деле – чем больше времени мы проводили в обществе друг друга, тем искреннее привязывались друг к другу. Это ласковый, заботливый мужчина с безграничным запасом терпения.

Охотничьи вылазки Маленького Волка оказывались на редкость удачными. Нам удалось добыть, разделать и попробовать антилопу-вилорога, лося, оленя и множество видов мелкой дичи: куропаток, уток, кроликов. Жизнь дикаря – это то пир, то голод, и, когда еды оказывалось много, они почти постоянно ели. Я готовила на костре. В одной из сумок я нашла «цивилизованную» посуду, выменянную у белых, и с ее помощью постаралась разнообразить наш стол, состоявший в основном из вареного мяса. Помимо дикого лука и зелени одуванчиков, я обнаружила среди деревьев сморчки – в Иллинойсе их много по весне, мы часто собирали их с матерью и Гортензией.

Остатки дичи развешивались на тополях на приличном расстоянии от лагеря – очевидно, чтобы их не достали медведи и прочие хищники. Помимо готовки, я осваивала секреты свежевания, потрошения и разделки дичи. У индейцев этим тоже занимаются женщины, и вождь учил меня премудростям, пока я стала если не мастером в этом деле, то совершенно точно научилась ему как следует. По счастью, отец у меня охотник, и я сызмальства привыкла к виду крови и требухи. Но среди наших женщин попадались и такие, как, например, моя бедная Марта, которой эта наука дается непросто.

Как я поняла, жизнь туземца – а особенно туземки – состоит из постоянного физического труда. Для досуга времени почти не остается. Даже наша поездка вряд ли прельстила бы цивилизованную женщину, а уж в медовый месяц – и подавно. Но все равно она стала очень полезной и поучительной.

Я никогда с такой благодарностью не принимала ванны в конце трудного дня – тем более в ту жаркую весну. Вода не только смывала кровь животных, в которой мои руки были вымазаны буквально по локоть, но и, наконец, я смогла соскоблить остатки защитного грима. Я и прочие бледнолицые были вынуждена обмазываться им, чтобы спастись от палящего солнца прерий. В самом деле, многие дикари делают то же самое – наконец-то я узнала происхождение слова «краснокожие». Эта особая субстанция добывается из буровато-красной глины, распространенной в этих местах, и смешивается с салом. Воняет она жутко, вдобавок, оставляет ощущение жирности.

Есть разновидность защитного «грима» из белой глины, но те, кто ею мажется, смахивают на привидения. Наша Фими выглядит в таком гриме крайне свирепо – хотя ее от природы темная кожа страдает от солнца куда меньше, а значит, почти не нуждается в защите. Мои шотландские предки наградили меня нежной кожей сливочного оттенка, сделав меня беззащитной перед неумолимым солнцем прерий, от которого не укроешься; не меньше моего страдали Хелен Флайт, сестрицы Келли, да и остальные, в чьих жилах текла кровь выходцев из Старого Света. Спасибо глине и тени тополей в рощице, где мы разбили лагерь.

По обычаю, Маленький Волк совершает утреннее купание, я тоже присоединяюсь к нему. Днем он наблюдает за мной, пока я купаюсь, – думаю, бережет от приставаний Жюля-семинола, который все еще снится мне в кошмарных снах.

Теплая вода заводи действительно имеет идеальную температуру – как у нагретой дома на плите воды для ванной. Упоительное чувство. В тот день я заплыла на середину пруда, чтобы покачаться на воде, как делаю частенько. Обернувшись, я поманила Маленького Волка к себе, знаками показывая, что хочу поплавать и, если он поймет, что я хочу позабавиться. Увы, мне кажется, что мой муж – человек не то, чтобы суровый, но чересчур серьезный и не особенно стремится ко всяким шалостям. Может, на него наложили отпечаток возраст и положение в племени. Я прихватила с собой буклет с описанием индейского «языка жестов», которым нас снабдил лейтенант Кларк, – хотя он был далеко не полным, но все равно очень пригодился. Вечером мы практикуемся, и вождь крайне терпелив к моим попыткам, вдобавок, он пытается научить меня индейским словам. Дело это небыстрое, и я по-прежнему люблю поболтать по-английски, устав от того, что мы пока не понимаем друг друга как следует. Но тот, кто хочет меня выслушать, должен быть терпеливым!