Тырновская царица - [5]

Согласна?

— А чего ж, ясное дело, согласна.

— На ночь можешь уходить домой. Но иногда придется ночевать и здесь.

— Хорошо.

— Значит, договорились. С будущего понедельника приступаешь к своим обязанностям.

Поскольку разговор был окончен, он ожидал, что она поднимется и уйдет, но она продолжала все так же неловко сидеть на краешке стула.

— Возможно, ты претендуешь еще на что-то? — спросил доктор.

Она не поняла его, но отрицательно мотнула головой и встала.

Доктор нарочно не закрыл за нею дверь и смотрел, как она спускается по крутой лестнице. «Если ее приодеть, у нее будет вполне представительный вид. Недурна собой, даже красива», — подумал он. Он взглянул на часы — было шесть, до вечера еще далеко. И решил поехать в баню. Положил в чемоданчик белье и велел старухе кликнуть кучера.

3

Одной из маленьких радостей в этом унылом городе, где ощущалась смесь болгарского, турецкого, греческого и армянского начал, было купанье в старой турецкой бане. А другой радостью — слыть первым лицом среди тринадцати тысяч его обитателей — чиновников, торговцев, ремесленников, люмпенов и «знати». Эти люди были с детства знакомы доктору Старирадеву, и он мог представить себе их жизнь, тогда как для них его жизнь была загадкой. Он знал, что они склонны ставить под сомнение даже его диплом и убеждены, что Старирадевы остались без гроша. Виной тому была отчасти его собственная мать, которая всем и каждому рассказывала, во что ей обошлось его ученье.

Новая коляска на резиновом ходу, сияя и сверкая, мчала его мимо адвокатских контор к бане. Кучер Исмаил высился на козлах надменно, как в былые времена стражник-турок, везший настоящего эфенди. В руке у него подрагивал кожаный венский кнут, к кончику которого он привязал красную кисточку от дурного глаза. Такие же кисточки были вплетены в конскую гриву. Блестели стекла и позолоченные ободки фонарей, цокот подков гулко разносился по крутой узкой улочке, погружавшейся в предвечерние сумерки.

Проехали мимо его родного дома. При мысли о темных комнатах с закопченными потолками и выщербленными лавками вдоль стен доктор отвернулся. Этот квартал, где он рос и проказничал мальчишкой, теперь показался ему чужим. Быть может, причиной тому были письма покойного отца, полные упреков и угроз, и злобные нападки матери, начавшиеся в первый же день его приезда.

Коляска проехала мимо бывшей резиденции Эфтем-бея и остановилась перед воротами Башхамама.[5] Над Святой горой еще стояло солнце, освещая отдушины на крыше бани. В маленьком дворике цвели настурции, у стены стоял мельничный жернов. Доктор вошел в предбанник, посреди которого тонкой струйкой бил небольшой фонтан. Хозяин взял на хранение его бумажник, часы и блокнот и подвел доктора к лавке, отгороженной от соседних занавеской. Затем принес ему простыни и полотенце, и к теплым запахам очага, мыла и пара примешался аромат свежего белья.

— Желаете банщика, господин доктор?

— Разумеется, — ответил он. Отказаться от услуг банщика в турецкой бане означало бы выказать себя полным невеждой.

Он разделся за занавеской, обмотал бедра полотенцем и сунул ноги во влажные шлепанцы на деревянной подошве. Их громкий стук был частью банной музыки, эхом отдававшейся под самым куполом. Мыло он взял сам со столика возле кассы, а не из рук банщика передавать мыло из рук в руки не полагалось из суеверия, чтобы не поссориться. И когда он снова зашаркал деревянными подошвами по скользкому коридору, ему вспомнилось, как пятилетним малышом он приходил сюда с матерью, а позже, когда подрос, с отцом. Все здесь казалось тогда волшебным, и сейчас, давно уже став взрослым, он вновь ожидал встречи с этим волшебством. До него донеслись мужские голоса — гулкие, громкие, они взлетали к самому куполу и долго продолжали витать там.

Тяжелая, пропитанная горячей влагой дверь с трудом пропустила его внутрь — к ней была подвешена большая гиря — и захлопнулась, громогласно возвестив о его приходе. Он увидел голые тела в клубах пара. Кто-то выронил медный таз, звон его влился в серебристое эхо и, точно кастаньеты, застучал о своды. Доктор не сумел подавить улыбку — волшебное царство звуков все еще существовало.

К нему подошел банщик — жилистый сухопарый турок, тоже с полотенцем на бедрах.

— Хош гелдин, хеким эфенди.[6] Буюрунус![7] — приветствовал он доктора.

Доктор кивнул в ответ, удивившись тому, что банщик его знает.

Следовало полежать на горячей каменной лавке, чтобы дать мышцам расслабиться, и он лег сначала на живот, потом повернулся на спину. И тогда увидел, что под залитым солнцем куполом висит небольшая радуга. Любуясь ею, он размышлял о том, что турецкие бани — наследницы древних римских бань, что турки лучше других оценили это римское наследие и переиначили на свой лад. Он решил приходить сюда чаще, чтобы с помощью массажа предотвратить дряблость и ожирение. Потом принялся рассматривать людей, сидевших возле каменных бассейнов. Они обливались водой из шаек и украдкой поглядывали в его сторону. У одного из них была грыжа — вероятно, придется когда-нибудь его оперировать.

Солнечные лучи на куполе погасли, наступало время керосиновых ламп, и Старирадев позвал банщика. Турок с почтительным вниманием оглядел его стройную фигуру, опытные руки прикоснулись к телу доктора с такой осторожностью, будто оно было нежнее, чем у всех.