Тырновская царица - [31]

Оставшиеся без крыши над головой тырновчане растащили дровяные склады, и на Марно-поле, на Картале и во дворах вырастали сараи и бараки — нищенский город рядом с древним, погруженным во тьму. Многие семьи переселились на виноградники. Быстро распространились слухи о частых столкновениях между союзниками, а на пятый день после землетрясения разразилась страшная гроза. Затем пошла свирепствовать холера, и по улицам потащилась крытая повозка городской управы — черный гроб для живых мертвецов. Каждый день стук ее колес повергал тырновчан в ужас. Она подъезжала к одному из домишек с обвалившейся штукатуркой и покосившейся крышей, хмурые санитары выносили больного, клали в повозку и, заперев ее висячим замком, везли в холерный лагерь неподалеку от кладбища. Земля там побелела от хлорной извести, а позади бараков зияла огромная яма, наполненная известью и водой. В этой яме хоронили умерших. И тот, кого увозила черная повозка, прощался с близкими и соседями, называя каждого по имени, ибо прощался навек…

После зловещего шестнадцатого июня, когда царь Фердинанд объявил о начале Межсоюзнической войны,[25] мы узнали о том, что Марины нет больше на свете. Тоже скончалась от холеры. Видел ли доктор Старирадев, как она, контуженная во время землетрясения, выносила из мужской гимназии раненых и как позже ухаживала за больными в холерном лагере? С кем простилась она, чьи имена называла, запертая на замок в черной повозке-гробе? Может быть, своих родных из Марно-поле, таких же бедняков, как она сама, или несчастного арестанта, почтальона? Роднее всех в эти минуты были ей, наверно, раненые и больные, ради которых она пожертвовала жизнью.

Ее смерть осталась незамеченной, как смерть многих знакомых и незнакомых, скончавшихся от этой страшной болезни или павших на поле брани. Тырновчане забыли о ней, и, может быть, только бедняга почтальон в тюремной камере пролил по ней слезы, смешанные со злобой, а доктор Старирадев повздыхал немного, и в этих вздохах было больше облегчения, чем сожалений.

В те дни народного потрясения полки возвращались с увитыми черным знаменами, а тырновчане плакали. Однако многие поняли, кто совершил гнуснейшее предательство, и потянулись в клубы тесняков-социалистов.[26] А доктор Старирадев охладел к судьбам страны и опять замкнулся в себе. Как и многие, он тоже возмущался злодейством царя-немца, однако вину за национальную катастрофу возлагал на «невежество» народа, чем и оправдывал собственный эгоизм…

Когда к концу европейской войны скончалась мать, он продал отцовский дом и на вырученные деньги выстроил на окраине города большой дом и частную лечебницу. Располнел, стал молчаливым, нелюдимым и суровым. Редко ходил пешком по улицам Тырнова. Женился он на богатой пловдивчанке, и мы, мальчишки, пробегали мимо его дома с зелеными башенками и верандой, как мимо тюрьмы или жилища чужеземца. Высокая живая изгородь прятала двор от посторонних взоров, а когда мы пытались заглянуть туда, лохматый черный пес встречал нас отчаянным лаем. Где помимо больницы бывал доктор, с кем водил знакомство? Должно быть, с узким кругом тех, кто разбогател во время войны и не предъявлял обвинений предателям, напрасно растратившим силу, скопившуюся в народе за пять веков рабства… Крестьяне прониклись ненавистью к горожанам, многие из интеллигенции и трудового люда заполнили клубы тесняков, и во время внушительных манифестаций все чаще развевались на улицах Тырнова красные флаги.