Тыл — фронту - [34]

Потом резко оборвал смех, задумался. Да-а, кто-то погрелся в том полушубке. И он всем существом своим, аж до озноба, ощутил, как не хватало этого полушубка в лютые военные холода.

На память ему пришли далеко не героические людские поступки тех лет. Как начальник эшелона эвакуированных перед Челябинском выбросил заплесневелые буханки хлеба; сгноил, а людям не дал, для себя берег. Вспомнились хозяева ленинградского парнишки Пети Юзенка: то топчан его выбросят, то на ключ закроют в комнате, а ему на работу надо (что-то у них пропало, не он ли взял).

Война еще тот оселок! Испытанию подвергаются все человеческие качества, все низменное, подлое лезет наружу. Вспомнилась оголтелая ругань одного начальника, оскорбления. Евгений Андреевич мастером у него в цехе был, не смолчал, когда его коснулось:

— Не имеете права унижать человека! Можете наказать, отправить на фронт, но не оскорбляйте!

— Мальчишка!

— Имейте в виду, в следующий раз вот этот ключ будет на вашей голове! Харьковчане — люди! А Ленинградцы? Челябинцы?

Начальник был харьковчанин и признавал за людей только своих. Тихонова с этого момента он не задевал, но орден Ленина, полагающийся мастеру, «загремел» его стараниями. Из списка, представленных к ордену, фамилию мастера вычеркнули.

Много в войну видели разной накипи, забылось и вспоминать не хочется, хотя надо бы для объективности, чтобы высветить героизм тех дней и с этой стороны.

Евгения Андреевича потом перевели в другой цех, в 150-й, и вскоре ему было присвоено звание «Знатный мастер». Он был толковым организатором, производства. Хоть и молод, а пытливый, за плечами большой опыт.

Сын вяземского крестьянина, с детства к работе приучен, все умел, кроме как серп держать, левша, а на левую руку серпы не делали. В семье был тринадцатый, и ласку и таску видел, бегал босиком по снегу, но рос крепким.

В пятнадцать лет приехал к сестре в Ленинград, пошел на комиссию, чтобы устроиться на работу. Предложили крепышу идти в кузнецы, а ему хотелось на токаря или фрезеровщика учиться. Поставили черный штамп на документ, то есть получи волчий билет за строптивость: погуляешь полгода без работы, вернешься.

Его сестра копировщицей работала, взяла Женю к себе, немного подучила, и стал он работать в разных учреждениях, переходил только с повышением оклада. Трудился старательно, пожалуй, кроме работы и учебы, ничего не знал. В вечерней школе пятый, шестой и седьмой классы за один год прошел. Ему говорили:

— Что ты делаешь? Чахотку заработаешь!

Он тогда в научно-исследовательском институте работал чертежником, вокруг инженеры, архитекторы; чистый литературный язык, а он с вяземским акцентом говорит, деревня-деревней. Ему хотелось стать умным, благо есть у кого учиться. Один окружность без циркуля чертит, такая твердая рука, другой душой красивый, говорит Жене:

— Если нечего делать, иди в уголок, занимайся уроками. Если спросят, скажи, я разрешил.

С группой инженеров Женю как лучшего копировщика послали на Карсакпайский медеплавильный. Интересна история этого завода. Английский, его четыре года везли к месту, построят несколько километров железной дороги, провезут, разбирают путь, строят впереди. Привезли, а тут революция. Англичане ни одного килограмма меди не взяли. Но станки, оборудование остались без чертежей. Ленинградские инженеры разбирали станки, делали чертежи.

Женя тогда много работал. Учил казахский язык. Узбекский учил у водовоза-узбека, его же обучал русскому.

Потом юного чертежника послали на Волховский алюминиевый завод. Этот цех выполнял сложные заказы, ремонтировал судовые коленчатые валы, станки спецпроизводства. Там он познакомился с известным конструктором танков Жозефом Яковлевичем Котиным и его заместителем Николаем Леонидовичем Духовым. Это была хорошая школа. Жене давали путевку на Всесоюзную выставку в Москве.

Николай Леонидович Духов, невысокий, круглолицый, всегда с доброй улыбкой, технически одаренный инженер-конструктор, посоветовал поступать в промакадемию. Женя готовился. В июне сорок первого поехал в санаторий за город Лугу. Там и застала его война. Неожиданностью это не было, а руки опустились, перевернулось все в душе. Первая мысль — возвращаться на завод, а вначале позвонить. С завода ответили: «Надо будет — вызовем!» А через несколько дней на Лугу, на Ленинград налетели немецкие самолеты, и выехать из санатория не на чем.

Женя Тихонов организовал человек пятьдесят отдыхающих, и пошли они пешком. В одном месте командир воинской части пожалел, выделил две машины, подъехали немного. В городе Тихонов упросил начальника санитарного эшелона перевезти их только через реку Лугу. Перевезли. И тут бомбежка началась, эшелон, не останавливаясь, дошел до Ленинграда.

Потом народное ополчение. Женя был контужен. Однажды утром ополченцев построили, зачитали список, оказалась в нем и фамилия Тихонова. Прозвучала команда:

— Три шага вперед!

Это специалистов возвращали на завод собирать и ремонтировать танки, на самом же деле для демонтажа производства. Но об этом Тихонов узнает позже.

Город был уже окружен. На территорию завода сыпались зажигалки, рвались фашистские снаряды, погибали люди на рабочих местах. Сгорели Бадаевские продовольственные склады. Пожалуй, тогда впервые открыто появились слезы на глазах женщин. Стало ясно — надвигается голод. А Женя уже на грани дистрофии. Давала знать контузия, работал день и ночь, скудным пайком делился с зятем. Тот было эвакуировался со своим заводом, но их эшелон разбомбили, зять вернулся домой, пайка не имел.