Тяжелые бои на Восточном фронте - [72]

Я пошел вдоль рядов бочек, открывая краны на каждой из них. Молодые солдаты последовали моему примеру, и вскоре ароматное содержимое чанов полилось на землю, собираясь в лужи.

Мы вернулись к своим с целым ведром шнапса. Я доложил о результатах разведки нашему юному унтерштурмфюреру, который, похоже, облегченно вздохнул, узнав, что в ближайшее время русской атаки не предвидится. По моему совету он приказал добавить в ведро со шнапсом изрядную порцию ликера, прежде чем кто-то попробует выпить. Следует сказать, что наши солдаты еще едва вышли из детского возраста, многие из них никогда не пробовали крепкие спиртные напитки. Так что согласились попробовать шнапс только некоторые мои подчиненные. Когда наступили сумерки, я вылил остатки шнапса на землю.

Ночью земля задрожала от разрывов снарядов тяжелой артиллерии. На молодых лицах моих солдат появилось выражение страха.

– Не волнуйтесь, – успокоил их я. – Это очень далеко, так что волноваться рано. «Иваны» еще не знают, что мы здесь.

– Они слишком близко, чтобы не волноваться! – сказал рекрут, плечи которого сжимались от каждого далекого разрыва.

– Ты-то откуда знаешь? – перебил его другой. – Он стреляный воробей, он зря не скажет.

Я непроизвольно улыбнулся. Странно и тем не менее приятно было слышать, как тебя называют «стреляным воробьем», когда тебе самому всего 22 года. Впрочем, легко было понять и моих подчиненных: я тоже испытывал подобное напряжение, когда переправлялся через Днепр под защитой унтершарфюрера Новотника.

– Кончайте болтать и укладывайтесь лучше спать, – с каким-то отцовским чувством сказал я.

Серый, мрачный рассвет озарил горизонт, и это стало сигналом для 152-мм русских гаубиц. Их снаряды с пугающей точностью начали накрывать нашу передовую. За грохотом разрывов не было слышно криков раненых, казалось, земля сама дрожала от страха.

На наши позиции обрушились русские истребители. Они поливали нас огнем из авиационных пушек, однако я проследил, чтобы мои парни вовремя спрятались в укрытие, так что мы пережили этот авианалет без потерь. А примерно в полдень в километре от нас начал сосредотачиваться вражеский батальон пехоты.

– Не беспокойтесь о штыках, – сказал я пулеметчикам, в траншее которых оказался. – Близко они к нам не подойдут.

Наши молодые солдаты взволнованно переговаривались в ожидании неминуемой атаки. Наконец вражеская пехота двинулась вперед. Наши пулеметы создали непроницаемую свинцовую завесу перед своими траншеями, скашивая волны наступающих. Два пулеметных расчета, находившиеся под моим командованием, действовали очень хорошо и отразили атаку на нашем участке. Мой опыт боев на Восточном фронте позволил сократить наши потери до двух человек. Одного из них мы похоронили в деревне Фридхоф, а другого, красивого молодого парня, я, взяв в помощь двух солдат, похоронил неподалеку от того места, где он погиб.

Следующая русская атака оказалась более яростной. Они отыскали слабое место в нашей обороне, и взвод унтерштурмфюрера Гесснера выдвинулся к подножию холма, заняв оборону перед позициями нашего пулеметного отряда. К несчастью, он выдвинулся слишком близко к вражеским порядкам, поэтому мы не могли оказывать ему достаточную поддержку огнем. Для того чтобы оказать ему помощь в отражении атак, я приказал одному из своих пулеметных расчетов занять более выгодные огневые позиции внизу холма. Мы продвинулись метров на пятьсот и попали под обстрел, так что пришлось броситься на землю. Но когда огонь прекратился, я с ужасом увидел, как русские – с десяток, не меньше – приближаются к унтерштурмфюреру Гесснеру. Тот, стоя на коленях, поднес пистолет к виску. Раздался выстрел, и Гесснер упал. Мужество не оставило его даже в последнюю секунду…

Я отвел пулеметный расчет назад, под прикрытие леса. Остальные курсанты находились там, где мы их оставили. Я набросился на них:

– Если бы вы пошли с нами, мы могли бы спасти унтерштурмфюрера!

В ответ я услышал хор извинений и сбивчивых объяснений.

Следующая ночь прошла без происшествий.

Ингеборга?! Я слышал пересвист дроздов в ветвях деревьев, позади наших молчащих пулеметов, и одновременно видел Ингеборгу, которая, улыбаясь, медленно шла ко мне.

– Еще раз, Эрвин… Мне захотелось еще хотя бы разок повидать тебя.

Меня захлестнуло счастье. Мы сидели на скамье в парке Фридрихсхайн и держались за руки, наслаждаясь солнечным днем. Дочь Ингеборги сидела на краю бассейна и плескала ладошкой по воде. Волнующий аромат лета, казалось, обещал постоянство и покой. В мой сон ворвался чей-то голос, а Ингеборга встала и взяла дочь за руку.

– Прощай, Эрвин, пусть твой ангел-хранитель будет всегда рядом с тобой.

Я почувствовал на своем плече чью-то руку.

– Унтершарфюрер Бартман!

Я открыл глаза. Передо мной стоял унтерштурмфюрер Шенк. Ингеборга, ее голос растаяли в вечности. Ощущение счастья, переполнявшее меня во время забытья, сменилось легкой грустью.

– Как ты думаешь, что будет дальше?

Я попытался собраться с мыслями.

– Они не смогут выбить нас силами одной пехоты. Сначала стоит ожидать артиллерийского обстрела и танковой атаки. Потом опять пойдет пехота.