Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде - [155]

В тот день, чтобы утешить Кортни, начали приходить друзья, и многие приносили наркотики, которые она глотала без разбора. В период наркомании в сочетании со своим горем она была настоящей катастрофой. Репортеры звонили каждые пять минут, и, хотя Кортни была не в лучшей форме, она иногда отвечала на звонки, но задавала вопросы, а не отвечала на них: «Почему Курт сделал это? Где он провел эту последнюю неделю?» Как и многие убитые горем любовники, она сосредоточилась на мельчайших деталях, чтобы избежать чувства потери. Она провела два часа на телефоне с Джином Стаутом из Post-Intelligencer, размышляя над этим и заявляя: «Я крепкий орешек и могу вынести все, что угодно. Но не это». Смерть Курта попала на первую полосу New York Times, и десятки телевизионных и газетных репортеров обрушились на Сиэтл, пытаясь осветить историю, о которой мало кто из источников мог говорить с прессой. Большинство писало об огромном значении Курта для целого поколения. Что еще можно было сказать?

Нужно было организовать похороны. Сьюзен Силвер из Soundgarden взялась за это дело и запланировала частную службу в церкви, а также одновременно публичную поминальную службу при свечах в самом центре Сиэтла. В тот уик-энд медленная процессия друзей прибыла в дом на Лейк-Вашингтон. Все казались потрясенными, пытаясь разобраться в необъяснимом. К их горю добавился еще и физический дискомфорт: когда в пятницу приехал Джефф Мейсон, он обнаружил, что масляный бак полностью высох. Чтобы отопить огромный дом, он начал посылать лимузины за розжигом в Safeway. «Я ломал стулья, потому что камин был единственным способом обогреть этот дом», – вспоминал он. Кортни сидела наверху в их спальне, завернутая в одежду Курта, записывая сообщение, которое будет транслироваться на публичных поминках.

В воскресенье днем в Flag Pavilion в Сиэтл-Центре состоялась поминальная служба при свечах, в которой приняли участие 7000 человек, неся свечи, цветы, самодельные плакаты, а некоторые сжигали фланелевые рубашки. Консультант по самоубийствам призывал подростков обратиться за помощью, в то время как местные диджеи делились воспоминаниями. Было воспроизведено короткое сообщение от Криста:

Мы помним Курта таким, каким он был: заботливым, щедрым и милым. Давайте сохраним эту музыку с нами. Она будет с нами навечно. У Курта была этика по отношению к своим поклонникам, основанная на панк-роковом образе мышления: нет особенных рок-групп; нет великих музыкантов. Если у тебя есть гитара и большая душа, просто бренчи на ней и имей в виду: ты – суперзвезда. Подключая тона и ритмы, которые уникальны и универсальны для человека. Музыка. Черт возьми, используй свою гитару как барабан, просто поймай ритм и позволь ему исходить из твоего сердца. Именно на этом уровне Курт говорил с нами – в наших сердцах. И именно там он и его музыка будут всегда, навеки.

Затем поставили пленку Кортни. Она записала ее прошлой ночью в их постели:

Я не знаю, что сказать. Я чувствую то же, что и вы все. Если вы, ребята, думаете, что можно сидеть в этой комнате, где он играл на гитаре и пел, и не чувствовать, что это честь, – вы сошли с ума. Так или иначе, он оставил записку. Это больше похоже на письмо гребаному редактору. Я не знаю, что случилось. Я имею в виду, это должно было случиться, но это могло бы случиться, когда ему было бы хотя бы 40. Курт всегда говорил, что переживет всех и доживет до ста двадцати лет. Я не собираюсь читать вам всю записку, потому что это не ваше гребаное дело. Но кое-что из этого относится и к вам. Я не думаю, что его достоинству навредит прочтение этого отрывка, учитывая то, что он адресован большинству из вас. Он такой засранец. Я хочу, чтобы вы все сказали «мудак» очень громко.

Толпа закричала: «мудак!», а потом Кортни прочитала предсмертную записку. В течение следующих десяти минут она смешивала последние слова Курта со своими собственными комментариями. Когда она прочитала раздел, где Курт упомянул Фредди Меркьюри, она закричала: «Ну, Курт, ну и черт с ним! Тогда не будь рок-звездой, мудак». Где он написал «слишком люблю», она спросила: «Так почему же ты, блядь, не остался?» И когда она процитировала его фразу о том, что он «чувствительный, неблагодарный, Рыбы, Иисус!», она завопила: «Заткнись! Ублюдок. Почему ты просто не наслаждался этим?» Хотя она читала записку толпе – и средствам массовой информации, – она говорила так, как будто Курт был ее единственным слушателем. Ближе к концу, перед тем как прочесть процитированную Куртом строчку Нила Янга, она предупредила: «И не вспоминайте об этом, потому что это долбаная ложь: «Лучше сгореть, чем медленно тлеть». Боже, ты мудак!» Она закончила с запиской и добавила:

Просто помните, что все это чушь собачья! Но я хочу, чтобы вы знали одну вещь: вся эта чушь восьмидесятых годов о «жесткой любви», она не работает. Это нереально. Это не работает. Я должна была позволить ему, мы все должны были позволить ему быть бесчувственным. Мы должны были дать ему то, что заставляло его чувствовать себя лучше, что заставляло его желудок чувствовать себя лучше, мы должны были позволить ему все это, вместо того чтобы пытаться содрать с него кожу. Идите домой и скажите своим родителям: «Никогда не пытайтесь навязать мне эту чушь про жесткую любовь, потому что она, блядь, не работает». Именно так я и думаю. Я лежу в нашей постели, и мне очень жаль, и я чувствую то же, что и вы. Мне очень жаль, ребята. Я не знаю, что бы я могла сделать. Жаль, что меня здесь не было. Лучше бы я не слушала других людей. Но я сделала это. Каждую ночь я сплю с его матерью, а утром просыпаюсь и думаю, что это он, потому что их тела – в некотором роде одно и то же. А теперь мне пора идти. Просто скажите ему, что он ублюдок, ладно? Просто скажите: «Ублюдок, ты ублюдок». И что вы любите его.