Тяжелая жизнь - [2]

— Что y вас, опять горе? — спросила Маша, подходя к девочкам.

— Еще бы не горе! — со слезами отвечала Лиза: — выдумала эта противная Ольга Семеновна задавать басни! Очень мне нужно их учить, да еще помнить об них вечером! Гадкая!

— Счастливая ты, право, Маша, — со вздохом проговорила Варя, — тебя не учат, тебе не надобно мучиться над этими отвратительными немецкими переводами!

— Вот нашли счастье! — вскричала Маша: — видели бы вы, как меня сейчас отпотчевала Даша за то, что я читала, a не убирала комнату!

— A нас разве мало пилит Семеновна, да еще вздумала наказывать! — жаловалась Лиза.

— Эх вы! — со вздохом проговорила Маша: — если бы мне, как вам, позволяли целый день читать, да еще нанимали бы гувернанток учить меня, так, кажется, большего счастья мне и в жизни-то не нужно!

— Ты так говоришь, потому что не учишься по-немецки! — грустно заметила Варя.

В комнату вошла горничная Даша.

— Машка, ты тут опять без дела стоишь! — грубо обратилась она к девочке. — Твоя мать пришла к нам, я ей все про тебя рассказала. Поди-ка к ней, ужо задаст тебе!

Личико Маши омрачилось; она тихими шагами пошла по длинному коридору в кухню.

Там навстречу ей поднялась со стула высокая, худощавая женщина с желтым лицом, прорезанным множеством морщин.

— Ну, дочка, — сказала она, холодно принимая поцелуй Маши, — я за тобой пришла, собирайся-ка, пойдем домой!

— Домой? Отчего так? — удивилась Маша.

— A оттого, что полно тебе в барском доме баловаться. Ты здесь, говорят, ничего не делаешь, ничему путному не учишься, a пора тебе уж и за работу приниматься, не маленькая!

— Это уж, что правда, то правда, — вмешалась в разговор толстая кухарка; — мне что, мне ваша Машутка не мешает, пусть ее здесь живет, a только вы верно говорите, что избалуется она, потом и захотите присадить за дело, поздно будет.

— Еще бы! — подтвердила со своей стороны Даша: — здесь она что! Барыня до нее не касается, барышни обращаются с ней, как с ровней, читать, писать ее выучили. Заставишь ее что делать — не делает, книжки читает. Ну, что это за дело в нашем звании!

— Уж какое это дело! — вздохнула Машина мать: — ее надо за иголку присадить! В ее годы девочек в чужие люди отдают мастерству учиться! А мне, слава Богу, этого не нужно, — сама могу обучить. Вот моя Груша один всего год пробыла в магазине, a какая теперь мастерица, просто чудо! Ходит поденно работать, на всем на готовом 50–60 коп. в день зарабатывает, бальные платья шьет с разными отделками. Да ко мне нынче двух девочек в ученье отдали, так что ж мне свою-то дочь в чужом доме держать! Не знаю только, не рассердилась бы барыня, что я беру Машу?

— Чего ей сердиться, — отвечала Даша, — ведь ей ваша Маша ни за чем не нужна. Прежде, бывало, с барышней она играла, a теперь барышня уже подросла, на руки гувернантки сдана, — ее от прислуги удаляют!

— Ну ладно, так я пойду, поговорю с барыней! Пойдем, Машутка!

Маша знала, что спорить с матерью или просьбами поколебать ее намерение было напрасно. Она молча, но с горькими слезами последовала за ней в комнату барыни.

— Дура, чего ревешь-то! — далеко неласково отнеслась к ней мать: — ведь не в тюрьму тебя ведут! Ишь как избаловалась! К родной матери да со слезами ворочается! Много дури придется мне из тебя выбивать!

Варвара Павловна Светлова, как и предсказывала Даша, совершенно равнодушно отнеслась к намерению Ирины Матвеевны взять к себе дочь. Она согласилась с тем, что девочку пора приучать к работе, что матери всего лучше взяться за это самой, поцеловала на прощанье Машу в лоб и, тронутая ее слезами, подарила ей трехрублевую бумажку на гостинцы.

Варя и Лиза также очень ласково простились с девочкой, звали ее приходить к себе, но не выказали никакого желания удержать ее: видно было, что они относились к ней не как к подруге, с которой привыкли делить горе и радость, a как к существу низшему, которому можно покровительствовать, но которое странно было бы сильно любить.

Полчаса спустя Маша уже шла вслед за матерью по улице, печально опустив голову и неся в руках узел со своими небольшими пожитками.

Маша прожила три года в доме Светловых. Ирина Матвеевна шила платья Варе и Лизе и, принося работу, часто приводила с собой свою маленькую дочь.

Варваре Павловне приглянулась быстроглазая девочка. Лиза в то время скучала одна в детской, так как Варя перешла в руки гувернантки и неохотно играла с младшей сестрой, и Ирине Матвеевне предложили взять Машу забавлять барышню. Бедная швея, с трудом зарабатывавшая иголкой пропитание себе и своим двум дочерям, с удовольствием согласилась на предложение богатой барыни. В кухне Светловых отвели маленький уголок, где должна была спать Маша; день же она проводила в детской, играя с Лизой, услуживая ей и няне, исполняя разные мелкие поручения прислуги. Если бы кто-нибудь спросил в это время y девочки, хорошо ли ей живется, она не сумела бы ответить на этот вопрос. В те дни, когда Лиза не капризничала, a няня была в хорошем расположении духа, ей было весело и хорошо. В другие же дни, напротив, ей приходилось немало терпеть и от своенравия избалованной барышни, и от вспышек нетерпения няни, срывавшей на ней свой гнев. Через год Лиза начала учиться читать. Гордясь своими знаниями, она спешила передавать их и няне, и Маше. Няня делала вид, что с удовольствием слушает свою питомицу, на самом же деле вовсе не интересовалась ее уроками, зато Маша оказалась прилежной и понятливой ученицей. Девочка не раз мельком слышала, как Варя громко читала гувернантке, и завидовала ей; искусство чтения казалось ей чем-то в высшей степени привлекательным и в то же время недосягаемо трудным; когда Лиза медленно разобрала при ней первые слова, Маша пришла в восторг. Вскоре она перегнала свою маленькую учительницу, a через полгода уже помогала ей готовить ее небольшие уроки. Никто из взрослых не обращал внимания на занятия девочки. Гувернантке было довольно дела со своими двумя ученицами, из которых старшая отличалась очень плохими способностями, a младшая была ленива и капризна. Няня рада была, когда Лизанька чем-нибудь спокойно занята, a Варвара Павловна редко заглядывала в детскую. Маша училась и читала, и чем больше она читала, тем труднее ей становилось отрываться от книги, чтобы бежать в лавочку по поручению кухарки, или заниматься уборкою комнат по приказанию няни и горничной, или возиться с Лизиными куклами. A между тем, чем старше она становилась, тем чаще приходилось ей исполнять разные домашние работы. Когда Лизе минуло семь лет, она поступила под надзор гувернантки, не позволявшей своим воспитанницам играть с «простыми девочками», и Маше пришлось окончательно превратиться в прислугу. Никакой определенной обязанности в доме y нее не было, но, как ребенок, она должна была исполнять приказания всех старших. Кухарка посылала ее по десяти раз в день в лавочку, горничная заставляла ее убирать комнаты и подавать себе утюги при глаженье, лакей учил ее чистить сапоги и платье. Всякий понукал ею, и все находили, что она лентяйка, дармоедка, что она избаловалась, играя с барышней, что с ней надо обращаться построже. Ирина Матвеевна, приходившая иногда повидаться с дочерью, держалась того же мнения и слезно упрашивала кухарку и горничную не давать девчонке спуску. Мы уже видели, как горничная Даша исполняла эту просьбу; остальная прислуга вполне следовала ее примеру. Немало брани, пощечин, колотушек и пинков приходилось выносить Маше, но, несмотря на это, она все-таки не сказала бы, что жизнь ее несчастна. К побоям она привыкла с раннего детства: ее бил отец, умерший за несколько месяцев до поступления ее к Светловым и в последние годы жизни сильно буянивший в пьяном виде; ее била мать, считавшая побои единственным средством исправления детей от всяких пороков; ее били мальчики и девочки, с которыми ей приходилось играть во дворе и на улице. Она привыкла считать побои неизбежным злом для всех негосподских детей, она не оскорблялась ими и боялась их только, как физической боли. Несмотря на старания прислуги дать ей как можно больше дела, y нее оставалось очень много свободного времени, и это время она проводила совершенно по своему желанию: забившись куда-нибудь в уголок, подальше от глаз старших, она зачитывалась книгами, которыми охотно снабжали ее Варя и Лиза, пыталась на клочках бумаги записать что-нибудь особенно понравившееся ей в прочитанном, или, стоя y дверей классной комнаты, прислушивалась к урокам гувернантки и потом твердила их про себя. В эти минуты Маше было так хорошо, что она забывала обо всех неприятностях своей жизни. Часто мечтала девочка о том, как она незаметно ни для кого выучится всему, чему учат барышень, как она сделается такой образованной, что пойдет в гувернантки, как тогда ей не нужно будет скрывать своих занятий, как, напротив ее будут хвалить за то, что она проводит целые дни над книгами. Грубый упрек или толчок заставляли ее очнуться от этих мечтаний и возвращали к действительности. Оторопев, точно не совсем проснувшись от сна, выслушивала она даваемое ей поручение; ей трудно было сразу обратить полное внимание на приказание, с усердием приняться за неприятную работу, и ее бранили лентяйкой, ее били, чтобы исправить от лености.