Тяжелая кровь - [3]

Потом он сказал:

- Одного часового убили четверо юношей... Это вполне могли сделать и трое. Не правда ли?

- Правда, - отозвалась я.

- А один мог быть задержан случайно. Могло ведь так случиться?

- Могло, - с готовностью подтвердила я.

На меня нашло материнское ослепление. Никого вокруг не существовало. Только мой сын. И для того чтоб он был, я готова была на любое признание, на любой поступок. Пропала гордость. Обязанности перед близкими людьми. Только бы он жил! В надежде выиграть, я играла с Мейером в игру, которую он мне предложил.

Комендант покосился на часы и сказал:

- Вам придется поторопиться, госпожа учительница, казнь произойдет через пятнадцать минут.

- Куда мне бежать?

- Бежать не нужно. Вас довезут на автомобиле. Тут недалеко. Километра полтора. - Он крикнул: - Рехт!

Появился длинный, худой Рехт. Получил распоряжение. Я пошла за ним, даже забыв поблагодарить господина Мейера. Мне казалось, что Рехт идет очень медленно, и все время хотелось потянуть его за рукав, но я боялась испортить дело.

Жаркая, слепящая радость обволокла меня. Я спасла сына!

Мальчики стояли у освещенной солнцем кирпичной стены. Их было четверо. Все четверо - мои ученики. Они были такими, какими я привыкла их видеть всегда. Только неестественно бледны, словно припекающие лучи не касались их, а скользили мимо. И со стороны казалось, что четверо ребят загорают на солнце.

Машина остановилась. Я нетерпеливо спрыгнула на землю. Вслед за мной, согнувшись вдвое, из машины выбрался длинноногий Рехт. Он распрямился и крикнул:

- Сын госпожи учительницы может отойти от стены! Который из вас сын госпожи учительницы?

Мой сын не шелохнулся. Он стоял неподвижно, как будто команда Рехта его не касалась. Тогда я сделала еще несколько шагов и встретилась взглядом с Кирюшей.

Его карие глаза смотрели на меня пристально и печально. В них светилась какая-то неистребимая детская доверчивость, обращенная ко мне. Я почувствовала, что ему хочется взять меня за руку - тогда ничего не будет страшно.

Кирюша сильно заикался, и я любила его больше остальных учеников, как мать любит больше хворого ребенка. Я любила его за беспомощность и всячески старалась облегчить его участь. Кирюша всегда держался около меня - так он чувствовал себя уверенней.

Однажды он взял меня за руку и повел в дальний угол школьного сада: он боялся, что его услышат. Кирюша долго не решался заговорить. Краснел, отворачивал голову.

Я сказала:

- Повернись!

Он через силу повернулся ко мне и сказал одними губами:

- Я должен умереть!

- Почему ты должен умереть?

- Потому что я люблю... ее.

- Любят не для того, чтоб умирать, - сказала я.

- Но я должен умереть. Я не могу ей даже сказать... слово.

Кирюша отвернулся.

- Хочешь, я ей скажу?

Он решительно замотал головой.

- Почему же, Кирюша?

- Зачем ей заика, если она такая прекрасная, - ответили мне Кирюшины губы.

Я не стала расспрашивать Кирюшу о предмете его любви. Я давно догадывалась.

- Если не умереть, то уехать, - примирительно сказал он.

- Куда ты уедешь?

- Все равно куда. Страна большая. Понимаете, она смеется надо мной. Я сказал ей: "Приходи к мосту. Мне надо с тобой поговорить".

"Поговорим здесь".

"Нет. Приходи к мосту".

Я ждал ее полчаса на мосту. Она пришла и говорит:

"Что ты мне хотел сказать?"

Я молчал. Я не то что заикаться, говорить не мог. Тогда она сказала:

"Говори, а то я уйду. Мне некогда".

Ей было некогда, а я совсем растерялся. Хотел сказать, что она самая прекрасная в мире, а получилось так: "Ты мне нравишься... Давай с тобой дружить".

"Мы и так с тобой дружим".

Мы, конечно, с ней дружили, но не так. Я сказал:

"Я прочитаю тебе стихи!"

Она очень удивилась, но сказала:

"Читай".

"Сейчас прочитаю".

И тут, как назло, я забыл все до последней строчки.

"Читай, читай!"

Я молчу. Тогда она вдруг обиделась:

"Ты решил подшутить надо мной?"

"Нет".

"Ну, я пошла. Ты решил тридцать четвертую задачу?"

И она убежала. Что мне делать? Она ничего не поняла.

- Не вешай голову, Кирюша, - сказала я. - Придет время, и она поймет тебя.

И когда у кирпичной стены наши глаза встретились, что-то дрогнуло во мне и смутная мысль обожгла меня: не предаю ли я сейчас Кирюшу? Я опустила глаза, и когда подняла их снова то встретилась взглядом с Дубком.

Его фамилия была Дубок, и все звали его не по имени, а по фамилии, потому что он больше походил на прозвище: он был маленьким, плотным, упрямым. И на лбу у него было две выпуклости, как у бычка, у которого прорезаются рожки.

Этот Дубок жил в атмосфере подвигов, которую сам для себя постоянно создавал, разогревая свое легкое воспламеняющееся воображение. Однажды, еще в младшем классе, он остановил курьерский поезд. В те годы часто писали о пионерах, которые, заметив неисправность путей, останавливали поезда. Так вот Дубок стал ходить по путям и придирчиво осматривать шпалы, рельсы, стыки. И однажды ему показалось, что шпала треснула. Ему показалось, но он сорвал с себя красный галстук и побежал навстречу поезду. И остановил.

Машинист спрыгнул на землю.

- Что случилось?

- Шпала треснула, - радостно ответил Дубок.