Ты знаешь, что хочешь этого - [45]

Он получает от этого удовольствие, своеобразное удовольствие, когда трахает этих женщин, но оно сплавлено с отвращением, и к ним, к себе самому. Он мстит им в фантазиях, которые становятся все сложнее и сложнее, пока наконец в них не начинают фигурировать ножи и предельное отчаяние. Как в детской игре: «Ты что, бьешь себя? Прекрати себя бить!» Только в его случае: «Прекрати насаживаться на мой член!»

Разумеется, женщины, с которыми он встречается, в итоге все обращаются против него. Чем больше им кажется, что они пошли на компромисс, согласившись на него, тем с большей страстью они преследуют его, когда он начинает отступление. Он становится орудием чистого наказания себя: «Что со мной не так, если этот гребаный неудачник не дает мне то, чего я хочу?» Они обнаруживают в нем самые разные поломки, которые должны починить: ему трудно «понять свои чувства», или он «боится близости», но они никогда не сомневаются в базовом допущении, что где-то глубоко внутри, под всем этим, он хочет быть с ними. Конечно, у тебя есть ко мне чувства, могла бы сказать Анджела, как раз перед тем, как швырнуть в него бокалом. Признай это, твою мать!

Я – это я.

А ты – Тед.

В 2018 году Тед в друзьях на Фейсбуке у Анны и Рейчел, хотя не видел ни одну из них много лет. Рейчел замужем, работает педиатром, у нее четверо детей; Анна живет в Сиэтле, она мать-одиночка. Кажется, у нее все теперь в порядке, но одно время ей было непросто; Тед подозревает, что она прошла какую-то реабилитационную программу. Она постит мотивирующие цитаты, от которых Теда коробит: «Я не могу изменить направление ветра, но могу направить паруса так, чтобы всегда приходить к цели» и «Именно в самые темные моменты надо пытаться увидеть свет».

Он думает об Анне, сейчас, когда лежит на каталке. Вообще-то он ее видит. Она приходит к нему из-за радуг, в хоре голосов и трепетании крыльев.

Сколько сейчас времени? Какой день? Год? Перед ним Анна, но она не одна. С ней весь женский трибунал. Они стоят возле его постели, шепчутся о нем, пристально за ним наблюдают, судят его, как всегда. Они о чем-то спорят, не могут прийти к соглашению, и он ощущает, что в основе всего какое-то непонимание, какая-то изначальная ошибка. Он мог бы с ней разобраться, если бы только изо лба у него не торчал огромный осколок стекла, если бы ему в рот перестала литься кровь.

Я не хотел никому причинять боль, хочет он сказать. Я просто хотел, чтобы меня увидели, полюбили, какой есть. Беда только в непонимании. Я пытался притвориться хорошим, а потом не смог остановиться.

Нет, стойте. Дайте мне начать заново. Это неправильно.

Я всегда хотел только, чтобы меня любили. Хорошо, чтобы боготворили. Хотели, безумно и болезненно, так, чтобы ничего больше не волновало. Это что, так плохо?

Нет, стойте. Я явно не это имел в виду.

Послушайте, послушайте. Я могу объяснить. Под хорошим Тедом есть плохой Тед, да, но дальше, под тем Тедом, по-настоящему хороший Тед. Но никто его не видит; ни разу в жизни, никто. Внутри я просто ребенок, который хотел только, чтобы его любили, и не знал, как сделать, чтобы это случилось, хотя я все старался, старался и старался.

Эй, стойте. Положите меня. Я пытаюсь вам что-то сказать. Пожалуйста, не могли бы вы остановиться и выслушать меня? У меня от этого света сверху болят глаза. И еще, можно включить кондиционер? Было бы легче объясниться, если бы не было так чертовски жарко. Это пламя что, лижет мне ноги?

Я пытаюсь сказать нечто важное. Куда вы меня тащите?

Послушайте же меня…

Я хороший парень, гребаным богом клянусь.

Мальчик в бассейне

– Давайте еще раз посмотрим, – говорит Тейлор.

Она сидит вплотную к телевизору, так что Кэт видит, как его прохладная пастель отражается у нее на скулах, пока бегут титры.

– Я думала, мы поиграем в «Легкая как перышко, твердая как доска», – ноет Лиззи, но Тейлор уже ползет к видаку.

Кэт подозревает, что Лиззи кино нравится не меньше, чем Тейлор, но ей неловко это показывать. Тейлор, однако, ничто не смущает:

– Какой у вас любимый момент?

– В смысле, во всем фильме? – спрашивает Лиззи.

Кэт выгребает из опустевшей миски горсть попкорна и высасывает из него соль, выигрывая время.

– Мне понравилось… – начинает она.

Был момент, когда Тейлор стиснула колени, покачалась, и у нее по шее разлился румянец. Кэт засмотрелась.

– Мне понравилось, когда женщина топит мальчика, а потом он выныривает, чтобы вдохнуть…

Повисает головокружительное молчание, Лиззи смотрит на нее без выражения, потом Тейлор хихикает, и Кэт понимает, что угадала.

– О да. Как он на нее смотрел! Представь, кто-нибудь на тебя так посмотрит. Ну, там, Эрик Харрингтон. Или… – Тейлор бросает взгляд на Лиззи. – Мистер Кертис. Представь, Лиззи, мистер Кертис на тебя так посмотрит.

– Заткнись, – говорит Лиззи, кидая в Тейлор подушку.

Тейлор, смеясь, отбивает подушку, а потом валится на Кэт, неожиданно опуская голову ей на колени.

– Эй, вот хороший момент, – говорит она, тыча в телевизор, где мальчик-подросток плывет баттерфляем в обратную сторону. – Давайте посмотрим отсюда.

Кэт сидит к телевизору ближе всех, но, если она сдвинется, Тейлор тоже придется переместиться, поэтому она ждет, не включит ли фильм Лиззи, и Лиззи включает.