Ты следующий - [170]
Хосе объяснил мне, что это «Хорхе Димитров, великий русский революционер».
— Не русский, а болгарский, — попытался поправить его я.
Но он был упрямым юношей и не поверил мне. А возможно, он был прав. Потом Хосе отвел меня на рабочий митинг протеста против захвата чилийского корабля.
В качестве дополнения к политическому абсурду вечером мы были приглашены на оперу — премьеру «Риголетто» с Сабином Марковым. Огромный, старинный, ледяной зал. Слабый оперный состав. Но Сабин пел великолепно и заслужил успех.
Во вторник утром у меня было время пройтись по книжным магазинам. Я купил антологию латиноамериканской поэзии. Она огромная, как энциклопедия. И еще Canto general («Всеобщую песнь») Пабло Неруды в двух томах.
После обеда мы встретились с Володей Тейтельбоймом. Я исписал целый блокнот именами и характеристиками чилийских писателей. Потом я спросил, может ли Володя что-нибудь рассказать мне о некоем Викторе Харе, который ждал меня в гостинице. Да, есть, мол, такой начинающий комсомольский поэт. Точнее, даже певец… Всего лишь через год смерть сделала Виктора Хару всемирно известным бардом — братом Высоцкого и Боба Дилана.
Наша встреча с координационным советом Унидад популар (Народного единства) совпала с огромной демонстрацией и митингом оппозиции. Миристы оккупировали какое-то административное здание. Неофашисты (так их называли) из партии Либертад разводили огромные костры на перекрестках бульваров. Жгли книги, останавливали движение. Бесились. Красивые девушки сидели на тротуарах у костров. Скандировали лозунги либо стихи или просто созерцали пламя. С восхищением. Автомобили бибикали своими клаксонами ритмы оппозиции. Женщины, впавшие в транс, выстукивали их на кастрюлях. Какая-то бабулька стучала камнем по фонарному столбу. Эти апокалиптические образы, это извержение социальной лавы смутили мое сознание. Неужели именно так выглядят кошмарные прозрения пророков?
Все еще под впечатлением от увиденного, я поприветствовал левых лидеров пяти партий, участвовавших в блоке Народного единства: Хуго Миранду, Хорхе Монтельса, Хосе Арсе, Луиса Фернандо Луенго, Франсиско Гейса. Пожелал им удачи, предложил сотрудничество и попросил Лалю проинформировать их о положении в Болгарии и провести конкретный разговор, потому что я чувствовал себя неважно.
Вечером в доме Кирила Кирякова я все еще не мог прийти в себя.
— Не расстраивайся же ты так, поэт, — успокаивали меня снова и снова. — Это мелкобуржуазная стихия. Пошли-ка лучше в бар! В «Апруме» показывают по двадцать стриптизов кряду — один за другим! А за столиками как левые, так и правые лидеры вместе пьют демократичный виски.
— Нет! — ответил я. — Стриптиза мне хватило на улице.
На следующий день город был тихим и солнечным. Я бродил по нему без всякой цели. Болгарка, которая меня сопровождала, постоянно предлагала мне купить что-нибудь на память. Она говорила, что тот, у кого есть доллары, может купить здесь все что угодно, причем за бесценок. Но мне ничего не хотелось.
И вдруг я увидел в углу какой-то витрины его. Эта вещь, бесспорно, была очень старой. Когда-то дерево было раскрашено, но сейчас выглядело будто обугленное. Маленькая фигурка Христа смотрела на меня со вселенской скорбью. При снятии с креста ему сломали одну ногу под коленом. Руки были разведены в стороны, но дырки от гвоздей в ладонях расширились, как зрачки Фомы неверного. Я вошел в антикварный магазин и попросил показать мне статуэтку. Ошибки быть не могло. Он был моим, а я был его. Уже никто не мог нас разлучить.
Продавщица вежливо объясняла:
— Фигурка немного повреждена, но она не сгнила, хотя и была изготовлена в семнадцатом веке…
— Откуда она?
— О, сеньор, очень трудно ответить на этот вопрос. Такие фигурки обычно бывают украдены из часовен… Потом их многократно перепродают, чтобы замести следы.
Снятый с креста смотрел на меня с состраданием. А я уже молился ему: «Прости меня, Господи. Я не купил Тебя, я выкупил, чтобы искупить свои прегрешения».
В холле «Конкистадора» меня поджидала группа писателей во главе с Эдмундо Эррерой — председателем местного союза писателей. Мы распили виски.
— А где Виктор Хара? — вдруг спросил я у них.
Они обиделись.
В 17 часов мы снова вошли во дворец Аламеда — на этот раз на встречу с президентом. Странное чувство охватило меня, когда мы вошли в безлюдный кабинет. Там не было даже секретарши. Нас никто не спросил, куда мы идем. И мы сидели в каком-то магическом вакууме. Сальвадор Альенде появился с пятнадцатиминутным опозданием. Но в Латинской Америке точность считается мелочностью. Альенде был очень интеллигентным человеком. Он говорил весьма артистично, но без аффектации. И тоже, в свою очередь, педалировал экономические трудности. И тоже оказался историческим оптимистом. (Как и я.)
